Итальянцы говорят:
– Ну, ладно, посмотрим. Пришлите послушать его музыку.
Наши послали тему. Те звонят:
– Музыка нам понравилась. Но почему она звучит на каком-то скрипучем органе?..
– Ничего страшного! – оправдываются наши. – Это черновая запись. Потом будет симфонический оркестр.
И Кристальди композитора утвердил.
На Западе принято и для чернового варианта делать все качественно. На запись музыки надо было взять, скажем, пять скрипачей, пианиста и записать все красиво, чтоб стыдно не было. Но тут прошло даже и на скрипучем органе Ильи Муромца…
Клаудия кардинале и ширь русской души
На съемках все говорили на английском. Михаил Калатозов свои режиссерские указания тоже давал на английском. Правда, был еще и переводчик. Актеры играли прекрасно, все понимали. Михаил Константинович был доволен.
И наши актеры были на высоте. Кстати, любопытный момент. Когда герой Эдуарда Марцевича умирает, он раздевается, чтобы отдать свою одежду другим, и ложится на лед. Съемки велись на натуре, а не в теплом павильоне. И Марцевич по-настоящему ложился на лед, раздетый… Потом его растирали спиртом и даже давали глотнуть, чтобы не простудиться. Он ведь долго лежал на льду…
Калатозов перезнакомил меня со всеми актерами прямо на съемочной площадке.
Шон Коннери – очень приятный, интеллигентный человек. Своей улыбкой он очарует кого угодно! В нем есть что-то гипнотическое, завораживающее.
Однажды снимали какую-то сцену, и Шон Коннери взял в руку два бокала с какой-то особо изысканной легкостью… Калатозов мне шепнул:
– Видите, как он элегантно берет бокалы? Он ведь когда-то работал официантом!..
Шон нигде не учился, природный талант. У него была одна из самых больших ставок в «Красной палатке». Речь шла не об одном миллионе долларов. Я знаю, в девяностых годах такие актеры получали по пять и более миллионов за фильм!
Меня познакомили и с Клаудией Кардинале. Она была, конечно, божественно красива, но меня ее красота как-то не трогала. Брижит Бардо производила гораздо большее впечатление.
Тем не менее я зачем-то решил удивить ее широтой русской души и подарить дорогую, красивую палехскую шкатулку. Она была в подарочной упаковке, настоящее произведение искусства. Я притащил шкатулку и говорю:
– Клаудия, вот для вас маленький сувенир из Москвы!..
Звезда ослепительно улыбнулась и стала нервно разворачивать бумагу. Когда ей это удалось, она нетерпеливо открыла шкатулку и заглянула вовнутрь. Там, естественно, ничего не было. И только тут, деревянная голова, я вдруг понял свою ошибку! Таким богатым и знаменитым людям не дарят пустых шкатулок!.. Это может сделать только простофиля из Советского Союза вроде меня. Туда нужно было положить колечко со скромным килограммовым бриллиантом или другую подобную безделушку! Тогда бы подарок оценили.
Кардинале, конечно, поблагодарила меня, а я покраснел и, как китайский божок, кивал в ответ. Чувствовалось, что в душе кинодива была слегка разочарована.
Вот так по своей простоте, которая хуже воровства, я немножко опозорился на международной арене.
Что поделаешь, не каждый день даришь кинозвездам подарки!..
Никита Михалков как обед для медведя
Съемочная группа поехала на двух ледоколах в Северное море, туда, где есть настоящие льды. Михаил Константинович приглашал меня поплыть вместе со всеми, но у меня была параллельная работа, и я отказался. О чем до сих пор безумно жалею.
Там произошел случай, едва не закончившийся трагически. На Никиту Михалкова бросился белый медведь!.. Расторопный Никита успел ухватиться за какой-то трос, подтянулся и ускользнул от длинных медвежьих когтей. В медведя пришлось стрелять.
Михалков, к счастью, уцелел и благодаря этому впоследствии наснимал кучу прекрасных фильмов. А администрации картины пришлось заплатить штраф за убитого медведя в пять тысяч рублей…
Там, во льдах, соорудили красную палатку и продолжали снимать. Потом вернулись в Москву, более или менее смонтировали и показали художественному совету.
Члены худсовета посмотрели и сказали:
– Все замечательно, все прекрасно!
Приезжает Кристальди, смотрит и говорит:
– Ну, это же ужасно! Очень скучно! С такой картиной мы прогорим!
И он берет еще одного сценариста – англичанина Александра Бовта. Платит еще миллион долларов, чтобы тот посмотрел отснятый материал и, учитывая его, переделал сценарий.
И Бовт многое изменил, сделал, к примеру, совершенно иной финал. Люди, погибшие в экспедиции, как будто оказались живыми и пришли, чтобы судить Нобеля…
Худсовет почитал и принялся восторгаться:
– Вот это здорово! Вот это замечательно!
Удивительно, что один человек – Кристальди – трезво оценивал ситуацию и прекрасно понимал, что надо делать, что хорошо, что плохо, все решал и платил свои деньги.
Досняли, монтируют. Началась запись музыки. В Италии параллельно идет свой монтаж фильма. Кристальди пригласил двух известных европейских монтажеров, которые сделали картину на две или три части короче нашей. Она, кстати, от этого явно выиграла, став более динамичной. Итальянцы требуют музыку! А мы ее не можем записать, потому что, как всегда, не успеваем. Мы все еще монтируем, мы не готовы.
Я говорю Михаилу Константиновичу:
– Может, пока запишем хоть как-то и пошлем? А потом подсократим. Я умею резать, сокращать, добавлять…
– Нет, нет, Саша, пока не надо, – отвечает он. – Пока до конца не смонтируем, записывать не будем! У нас нет столько денег.
Проходит две недели. Итальянцы закидали нас телеграммами, звонками: дайте срочно музыку!
Они уже смонтировали фильм, у них время идет даром. А каждый день – это потерянные деньги! Они не привыкли их терять. Раньше продадут фильм – раньше начнут другую работу. А запись музыки, по договору, делать нам…
Итальянцы обошли на повороте
Прошло еще две недели. И Кристальди сказал:
– Мы больше ждать не можем! Берем своего композитора.
Мы же еще не приступили к записи…
Нам навязывали кинооркестр, Калатозов протестовал. Начали они играть струнную тему под экран – нестройно! Хороших инструментов нет. А струнные инструменты звучат тогда, когда и скрипки хорошей марки, и музыканты хорошие. Если же скрипка сделана неизвестно где, то и звук получится не очень приятный. Вот у скрипачей Большого театра все инструменты дорогие, качественные, музыканты высококлассные, поэтому и звучание совсем другое.
В общем, сколько ни пытался Эмин Хачатурян сделать работу тщательно, – звук все равно не тот!.. Тогда Калатозов сказал:
