Это было их единственным требованием. Они заплатят за мое снаряжение, будут присылать мне новые кроссовки на почту в отдаленных местах вместе с походной пищей и продолжат оплачивать кредитную карту, которую вручили мне для учебы в колледже. Все, что мне нужно было сделать, – это звонить ей. Могу ли я это для них сделать? Конечно, могу, папа.
До этой поездки я никогда не ночевала в одной комнате с отцом, и я ощутила его отчаяние, как отчаянно он хотел обезопасить меня, быть моим хранителем, но это уже не было его делом. Он собирался оставить меня в пустыне. Это единственное, что ему оставалось сделать.
Я знала, что ему было больно оставлять меня у мексиканской границы. Мне было все равно.
Утренний свет осветил мое лицо словно прожектор, когда я лежала на кровати в гостинице. Я заморгала, просыпаясь. В горячем свете плавала пыль; волосы у меня были влажными от пота. Даже при шумно работающем кондиционере. Снаружи должно было быть пекло. Я чувствовала себя неважно, вяло и осторожно перевернулась на кровати, чтобы найти силы сесть. Я почувствовала, что лишилась энергии. Пустыня простирается от мексиканской границы до южного предела гор Высокой Сьерры на 702 пересохшие выжженные солнцем мили. Она пыльная и обширная. Я была не в состоянии пересечь ее. Но я все же села. А затем поднялась.
Папа все еще спал, глубоко дыша открытым ртом. Расстегнутый рюкзак лежал, ожидая, когда я заполню его одиннадцатью фунтами поклажи. Папа еще храпел, когда я разделась догола в ванной комнате нашего номера. Тело мое было слишком мягким. Я стала ненавидеть его. Пора было надевать одежду, в которой я пойду по маршруту.
Я влезла в розовые хлопковые шорты «Соффи». Я не носила нижнее белье. Я прекратила надевать его восемь месяцев назад, в то утро, когда Джуниор изнасиловал меня. Он стянул его с меня, и на следующее утро, вся разбитая в своей маленькой комнате, я сбросила его сама. С того времени я его не носила.
Я натянула носки, кроссовки и зашнуровала их. Я застегнула лифчик. Я ненавидела спортивные топики, они плющили грудь, я сразу чувствовала себя в них стиснутой и толстой, поэтому я собиралась идти в поход в том, в чем я чувствовала себя лучше – в новом бюстгальтере с проволокой, который я нашла в магазине в Колорадо Спрингс, на Виктория-стрит. Он был из сиреневого сатина с крошечной белой шелковой вставкой у передней застежки. В нем я чувствовала себя более привлекательной. Затем я натянула черную, наполовину хлопковую, наполовину синтетическую футболку с длинными рукавами, закрыв лифчик. Надела бейсбольную кепку старой команды Джейкоба. Среди моих вещей была фотография Джейкоба на бейсбольном поле, его статный профиль. Это была единственная фотография, которую я взяла с собой.
Наконец я надела прописанные мне солнечные очки. Я носила очки с третьего класса, каждый год их стекла становились все толще и искажали мои огромные детские глаза. Когда я надела очки, комплименты, которые мама говорила насчет моих глаз, стали редкими. Папа иногда говорил, любовно подтрунивая надо мной: «Давай-ка посмотрим, как ты выглядишь в своих контактных линзах». Я снимала очки, а он говорил: «Выглядит хорошо!» Я стояла, неловко держа в руках очки, не надевая их, неуклюже ходила, наталкиваясь на разные вещи, и каждый раз, через минуту, мне приходилось надевать их вновь.
Иногда он говорил мне: «Мужчины редко обращают внимание на девушек в очках». Это были строки из стихотворения Дороти Паркер, но я думала, что их написала моя бабушка, мама отца, потому что ее звали Дороти Паркер, хотя это было лишь совпадением.
Я росла с пониманием, что очки – непривлекательная вещь.
Я понимала: если я буду носить контактные линзы, я буду выглядеть лучше. Я боялась, что, если я не научусь дотрагиваться до своих глаз, я никогда не смогу надеть их.
Сейчас вместо этого я глядела на себя через темные линзы. Я буду носить только одну пар очков, с затемненными стеклами, поэтому никто не узнает, что их мне выписал врач.
У меня было ощущение, что чего-то не хватает. Я выглядела как девушка, которая собиралась на футбольный матч, а не в пеший поход через всю страну.
Как будто я не собиралась совершить одиночный переход длиной 2650 миль по диким горам. Единственными предметами одежды, которые я брала с собой, но не надела сейчас, были черные леггинсы из спандекса и шерстяная шапка, облицованная флисовой тканью.
Одевшись во все необходимое, я встала коленями на ковер молочного цвета и перебросила песни из своего тяжелого ноутбука в айпод. Песни были легкими. Я переписывала любимые альбомы, один за другим: «Ред хот чилли пепперс», Бен Фолдс, Спрингстин но, в основном Боб Дилан. Альбомы загружались быстро – более тысячи песен. Песни совсем ничего не весили. Я могла взять с собой все, которые мне нравились.
Я добавила «Миссисипи», «Мунлайт», «Харрикейн». Я добавила песню «Изнасилование на свидании» группы «Саблайм», в которой насильника постоянно насилуют в тюрьме за то, что он сделал, – судья «знал, что в нем полно дерьма» – песня была современным вариантом баллады.
Я напевала про себя. Я старалась не слушать мягкий храп отца.
Вещей, которые я собиралась взять с собой, было очень мало. Загрузка моего рюкзака заняла всего 4 минуты.
На границе Тихуана – Калифорния отец заполнил мои пустые бутылки «Гейторейд» водой из большой емкости, которую он купил в Сан-Диего. Бутылки были литровыми, и у меня их было пять штук, поскольку воздух в пустыне был сухим и горячим, и воды будет не хватать. Я сидела на багажнике минивэна и ела холодную пиццу, оставшуюся с прошлого вечера после итальянского ресторана в подвале. Я откусывала большие куски, пока папа заполнял все мои бутылки водой.
Он обнял меня. Я тоже прижалась к нему, неуклюже нагнувшись. Сейчас он должен меня оставить. А я останусь на месте. Именно этого я хотела. Пришло время.
Отец завел арендованный автомобиль. Он поехал по грязной дороге на север, прочь; машина подняла облако пыли, и он исчез из виду. Я была у границы Мексики, одна, сама по себе, а небо было безграничным и ясным, и неестественно синим, красные солнечные блики мешали видеть, и мне приходилось напрягать глаза.
Большой монумент из песчаника указывал на южную конечную точку Тропы Тихоокеанского хребта. Тропа оказалась не из лучших, шириной всего три фута. Она извивалась среди пыли, шла по песчаному холму и скрывалась из виду. Это было начало чего-то бесконечного. Я ступила на нее.
Вместо того чтобы идти, я побежала. На север по пыльному пути. Я была не в лучшей форме и знала, что мое быстрое передвижение не может долго продлиться, но я стремилась идти на север быстро, дойти до чего-то, поэтому я бежала быстро, затем медленно, затем снова быстро – ужасно неуверенно, – как напуганный ребенок, бежавший из дома, ставшего вдруг ненавистным.
На дороге встречались ржавые дорожные знаки. Многочисленные насекомые и рептилии грелись на солнце. Я почувствовала себя первооткрывателем маленькой неизвестной страны: пыльные холмы были словно волны в открытом океане.
