И виноват во всем оказывался администратор.
Арина давно передумала кончать с собой, но в первые дни реально хотелось добежать до залива (благо рядом) и кинуться в черную бездну. Или хотя бы спокойно, наедине с собой порыдать. Невозможно с ее тихим голосом и мягким характером противостоять потоку бесконечных проблем.
Обычные люди еще ладно. Но в теннисе куда больше звезд.
Именитых спортсменов укрощать получалось легче всего — для них у Арины всегда имелся резервный корт и бонусы: пригласительные в кино, жетоны на массажное кресло. Тренер — человек подневольный, как и она сама, его всегда просто попросить можно. Сложнее оказалось с богатыми родителями.
— Температура в помещении — шестнадцать градусов. Как можно тренироваться в таком холоде? — вопила мамаша в шиншилле.
— Почему занятие по ОФП перенесли, а нас не предупредили? — грохотал отец, за спиной которого грозно хмурились два личных охранника.
Оправдываться бесполезно, только еще громче начнут орать. «Всех посылать», как советовал Тимур, тоже нельзя. Приходилось проявлять смекалку.
Мозг, изрядно обленившийся за тридцать два года на диване да перед теликом, на новый лад перестраивался с трудом. Но кое-что уже получалось.
Гневливую мамашу Арина пригласила на бесплатную тренировку:
— Вы сами поймете, плюс шестнадцать — самая комфортная для спортивных нагрузок температура.
Суровому отцу на «Бентли» подарила купон на десять литров бензина (с ближайшей заправки прислали, в рекламных целях). И ведь взял, не побрезговал!
Людоед ругался: Арина чрезвычайно быстро расходовала бонусы и щедро раздавала бесплатное время на кортах. Рычал:
— Разорить меня хочешь?
— Нет, — смело отвечала Арина. — Я открыла новый закон. Подари человеку рубль — он у тебя купит на сто.
И Людоед, перед которым дружно трепетал весь коллектив, замолкал.
— Ты становишься наглой, — констатировал Тимур.
Она устало вздыхала:
— Брось. Я самый добрый администратор в мире.
Наглость — броня, иначе не выжить. Но при любой возможности Арина всех жалела. Поддерживала. Утешала.
Для спортсменов специально выискивала подбадривающие истории: что не обязательно с самого детства блистать, очень многие входят в первую сотню только после двадцати пяти. Толстушкам обещала, что теннис преобразит их фигуру. Неповоротливым клялась, что всего год тренировок — и они станут ловкими и шустрыми. Очкарикам приводила научный факт: постоянно наблюдать за полетом желтого мяча чрезвычайно полезно для зрения.
А еще она постоянно что-то придумывала.
Накануне турниров по собственной инициативе обзванивала всех, кто записался. Напоминала.
— Глупое занятие, — ворчал Тимур. — Как можно забыть про турнир?
— Забывают, представь. А еще несколько человек всегда болеют. Кто-то уехал — тоже не предупредил. Минимум пять-шесть мест всегда появляется, а в листе ожидания народу полно.
— Вот они и должны звонить, спрашивать, нет ли местечка.
— Да ладно. Мне не сложно. А люди радуются.
Другое ее изобретение тоже сразу стало популярным.
На всех кортах стояли видеокамеры. Арина предложила: записывать, для желающих, тренировку или матч на турнире на диск. И хотя Людоед назначил за услугу целых восемьсот рублей (при себестоимости почти нулевой), клиенты «кино про себя» охотно покупали.
И еще она активно рекламировала своего любимого Тимура.
Когда в клуб приходили или звонили — записать дитя в школу тенниса, — Арина всегда особо подчеркивала: одну из ребячьих групп ведет победитель международных турниров. Расхваливала Тимура Волынского, заверяла, что он исключительный педагог и прекрасный психолог. И вообще, лучший тренер — тот, кто сам когда-то выигрывал престижные соревнования.
Людоед однажды проходил мимо стойки. Задержался. Послушал.
Когда Арина положила трубку, хмыкнул:
— Я прямо ревную.
Ее бросило в краску.
А начальник свои густейшие брови еще больше насупил. Зашел к ней за загородку. Интимно шепнул на ушко:
— Твой Тимур — полный ноль. Бросай его побыстрей.
Тишайшая Арина взорвалась:
— Как вы можете так говорить?!
— Ну, значит, он тебя бросит, — предрек начальник.
Засмеялся и ушел.
Арина сначала кипела. Потом стала припоминать: а Тимур, хотя бы однажды, сказал ей «спасибо»? За ужин, уют, заботу? И ночи у них становились все спокойнее. Частенько любимый вообще выскальзывал из ее объятий. Жаловался — устал, голова болит.
Но она по-прежнему любила Тима безумно. И делала для своего бога все что могла.
Обычно группы формировались в сентябре, но у Тимура ее стараниями в апреле набралось еще восемь новых учеников. Целых четыре с половиной часа в неделю совместные тренировки, плюс почти всех детей записали на индивидуалки. Хорошие деньги.
Но Тимур только недовольно закатывал глаза:
— Арина, зачем? Сил уже нет от этой малышни!
— Зато ты теперь самый знаменитый тренер в Петербурге!
От лести он добрел, ворчать переставал. Но чем-то порадовать Арину в ответ ему и в голову не приходило.
Она всячески настаивала, чтобы Тим как можно больше откладывал. Будет справедливо, если он заработает на жилье именно теннисом. Спортом, который когда-то отнял у него все.
Тимур иногда порывался пойти в ресторан, прогуляться по магазинам. Она отговаривала. Он не настаивал. Однажды Арина сама его пригласила — в Мариинский театр. Давали «Жизель», Тимур украдкой зевал. Арина не сводила глаз с блистательной Вишневой. Но поглядывала и на оркестр, (сидели сбоку, в первом ряду ложи бельэтажа). Думала: как она могла — полжизни потратить на музыку? И ведь до пенсии бы просидела — в своем убогом — не чета Мариинскому театру — коллективе. Жалкой третьей скрипкой. Нет, нынешняя жизнь куда интереснее!
Арина совсем не скучала по прежней работе, по своей квартире, по Москве. Только маму вспоминала. Да, та была резкой и властной. Частенько давила на дочь. Но у них вся жизнь была общая. А с Тимуром — делили только постель.
И существовать вместе долго и счастливо они точно не будут. Если вдруг с ней что случится — Тимур быстренько сбежит. Он не из тех, кто катает в коляске инвалида-жену. Красавцы мужчины вообще не обязаны ни о ком заботиться.
Хотя девчонки — что в академии, что в общежитии — ей очень завидовали. Постоянно лезли с вопросами:
— Как ты его подцепила?
Арина загадочно улыбалась в ответ. Не рассказывать же, что была под кайфом и бросилась под колеса его машины.
