— А я сама очень долго зверюшкой была. Дикой. Жили вдвоем с мамой. Ни друзей, ни мужчины. На работе — ни с кем не общалась. Даже в магазины не ходила.
— Почему?
— Там продавцы, кассиры. Со всеми разговаривать надо. А я боялась.
— И как ты смогла стать администратором? — удивился Геныч.
— Сначала тряслась. Плакать бегала в туалет. Все путала. А потом привыкла.
Произнесла спокойно, но лицо стало жестким. «Сразу видно, жизнь потрепала», — понял Гена. Но выспрашивать детали не стал. Что ему до какой-то девчонки, враждебного пола?
— А я ей завидую даже, — признался Кузьма, когда расстались.
Геныч обнял друга, взглянул в его бездонные глаза:
— Райская птица завидует воробью?
Кузя взмахнул ресницами:
— Что толку от внешности? Все равно сортиры драю. А крокодилина — клубом теннисным управляет.
— Не переживай, — твердо произнес Геныч. — Сортиры — это временно. Ты тоже будешь управлять собственным делом.
Но только что он мог предпринять? Университеты сыпали отказами или предлагали учиться за деньги. В лотерее грин-карт не повезло. И даже океан, который из России казался несбыточной мечтой, — начинал надоедать.
Чтобы еще как-то разнообразить бытие, Гена придумал купаться ночью. Осторожные американцы на подобный аттракцион решались редко, и с наступлением темноты пляжи пустели. Можно было брести в обнимку и воображать, будто они одни в целой вселенной. На Марусином кусочке пляжа никогда не сидели — любопытная дама в последнее время частенько пыталась за ними подглядывать. Брали с собой фляжку виски, коробочку с экологически чистой малиной для Кузи, фонарик — высвечивать шальных крабов, выбиравшихся на песок. Брели вдоль кромки океана. Иногда останавливались. Купались. Валялись на песке. Пили. Никто не нарушал уединения.
А однажды совсем поздно, в начале третьего ночи, услышали горький плач.
Геныч вскинул фонарик, Кузя перехватил его руку, прошипел:
— Выключи!
— Зачем?
— Мало ли. Охота тебе связываться?
Но голос был женский, и Гена вдруг подумал о сестре. Вдруг бы она так плакала одна, на темном пляже, и никто не решился ей помочь?
— Я сейчас, — сказал он Кузьме.
И пошел по направлению к темной фигурке.
Девушка сидела у самой кромки воды, океан лизал ее ноги. Лицо закрыто руками, плечи вздрагивают. Несчастная любовь, не иначе.
— Can I help you?
[27] — доброжелательно произнес Гена.
Она вскинулась на его голос. И вдруг вскочила, бросилась, протянула к нему руки.
— Арина? — отступил молодой человек.
Девушку не смутила его неприязнь. Прижалась все равно, уткнулась носом в плечо. Всхлипывала, бормотала бессвязно:
— Ген, ну почему! Ну за что мне все это?!
Подошел Кузьма, затоптался растерянно рядом. Геныч наконец отцепил от себя рыдающую фемину. Достал из кармана флягу, отвинтил крышку, строго велел:
— Быстро. Пять больших глотков.
Она послушно выпила. Закашлялась. Начала рыдать еще пуще. Зубы стучали, руки тряслись. Опухшее лицо — словно из фильма ужасов. Кому могут нравиться девчонки?
Геныч неохотно пожертвовал Арине свою куртку. Сбивчивые жалобы на какого-то предателя-людоеда слушал вполуха. Больше всего ему сейчас хотелось обнять Кузьму и снова уйти в ночь. Но девушка продолжала лепетать:
— Как он мог? И куда мне теперь?!
— Тебе ночевать, что ли, негде? — вдруг встрял Кузьма.
Геныч удивленно взглянул на друга — тот обычно плевал на чужие проблемы.
— Ночевать? — растерянно переспросила Арина. — Зачем ночевать?
— Эй! Тук-тук! Время три утра!
— Не важно, — она тяжко вздохнула. — Все равно я завтра улечу.
— Куда? — продолжал активничать Кузя.
— Домой. В Россию.
— С ума сошла! — ахнул Гена. — Зачем?! У тебя ведь виза рабочая!
— Негде мне больше работать, — опустила голову Арина.
И снова начала всхлипывать: Людоед… Ей подкинули какое-то кольцо.
Геныч раздраженно отвинтил крышку от фляжки:
— Выпей еще.
А Кузьма вдруг предложил:
— Давай ее с собой возьмем.
— Куда? — Гена даже опешил.
— Ну, к Маруське. Я ей свой топчан отдам.
— Кузя, дорогой. Ты меня пугаешь, — улыбнулся Геныч.
С любовью взглянул на друга. Зачем только Кузьма притворяется — ко всему равнодушным, циничным? Сердце-то у него, оказывается, доброе.
— Конечно, давай возьмем, — кивнул он. — Тем более Маруська завтра рано утром в Лас-Вегас летит. Весь дом будет наш. Что хотим — то и делаем.
* * *
Ситуация была немыслимой. Глухая ночь, с неба щурятся звезды, недовольно ворчит прибой. А она — меж двух мужчин, словно под конвоем! — идет неизвестно куда.
Но Арине действительно все равно было, куда идти. И что делать, она не представляла. Наступит утро, что дальше? Лететь домой? Но если ее там правда ждет судебный иск? Оставаться в Америке, пока не кончится рабочая виза? А потом прятаться здесь на нелегальном положении? Еще хуже.
«Буду жить сегодняшним днем. Точнее — сегодняшней ночью».
Она ждала, что двое смешных голубеньких приведут ее в дешевую многоэтажку. В трейлер, в фанерное бунгало. Однако прошагали с километр по песку — и уткнулись в витиеватый чугунный забор. Геныч достал из кармана ключ, отомкнул калитку. Богатый участок, дорожки оттенены фонарями, листья пальм шуршат, словно дождь.
— Где это мы? — растерялась девушка.
— Наш дом, — хихикнул Кузьма. Махнул рукой на внушительное, в колониальном стиле, строение.
Но повел гостью не к нему. У другого конца ограды прилепился крошечный деревянный домик.
Дверь не заперта, изнутри полыхнуло жаром.
— Кондея нет, экономит хозяйка, — извинился Геныч.
И пропустил девушку внутрь.
Исключительно спартанская обстановка. Две узкие койки, между ними с трудом втиснулась тумбочка. На ней изящное зеркало. Зачем? Ах, ну да.
— Но… как мы тут? — растерялась Арина.
— В сарае есть отличный надувной матрас, — успокоил Кузьма.
— А это нормально? Ну, что я с вами?
Нервное напряжение спало. Ей вдруг очень захотелось свернуться клубочком на узкой койке. Натянуть до бровей махровую простынку. Закрыть глаза, заткнуть уши. Отключиться от всего несправедливого мира.
