— И куда вы ее теперь? — с жадным любопытством спросила проводница.
— В психушку. А куда еще? — с сожалением вздохнул пожилой полицейский.
* * *
Дальше была насквозь промерзшая «Скорая». Врачи. Уколы. Потом, очень мимолетно, в памяти мелькнула больница — от нее остался только немыслимой длины коридор и старшая медсестра в высоком крахмальном колпаке, словно у повара. Здесь Арину продержали день и ночь — на койке без матраса, с крошечной плоской подушкой. Она почти все время проспала. Изредка ее тормошили, задавали вопросы. Язык с трудом шевелился, пробовал отвечать — а дальше она опять валилась на бок и засыпала.
К вечеру персонал проявил настойчивость. Поднял, облачил в валенки с ватником, двор, снова «Скорая». Окно закрашено, но сверху узкая щель. Сосны сменились многоэтажками. Арину совсем не интересовало, куда они едут. Сжалась в великоразмерном ватнике словно птенец, задремала. Очнулась в другом больничном парке. Тут приличнее. Дорожки расчищены, здание с колоннами. И палата на двоих — сантехника сверкает, жалюзи тактично скрывают решетки на окнах.
— Здесь круто! — представила заведение соседка по палате. — Есть тренажерка, зимний сад. Пойдем покажу!
Арина даже не взглянула в сторону говорившей. Еле дождалась медсестру с уколом — и облегченно провалилась в безмятежное забытье.
На следующее утро новые врачи устроили настоящий допрос. Арина честно отвечала: она бомж. Работала в отеле, но он сгорел. Любила человека, но он бросил. Адрес — в смысле, бывший адрес? В сумке должен быть паспорт. Звонить? Нет. Звонить я никому не хочу.
Дальше долго терзали тестами. Требовали сегодняшнее число, любимый цвет, зачем-то площадь треугольника. На середине испытания Арина начала рыдать. Сжалились. Отпустили в палату.
И больше не трогали. Позволяли, сколько хочешь, лежать. Привозили и молча увозили нетронутую еду.
— Тебе питание внутривенно вводят, — просветила соседка по палате.
Арина прекрасно понимала, что находится в психбольнице, и ее это не огорчало. Статус — ерунда. Зато психичке не надо думать о пропитании, крыше над головой. Ее не смеют обвинить, что погубила чужой бизнес. Не к чему ни стремиться, ни нервничать. Ни давать взятки, ни спорить с поставщиком, ни ругаться в налоговой, ни отчитывать разгильдяев Кузьму и Гену.
И думать о дяде Феде тоже не надо.
Арина попробовала прикинуть, сколько тянулось ее сладкое, сонное, беспечное состояние. В Москву из Питера она рванула тридцатого ноября. В больнице оказалась на следующий день. А сейчас уже в холле поставили елку. По телевизору каждые десять минут дребезжат «джингл беллс» и идет реклама майонеза. Новый год, похоже, совсем близко.
— Мне главный врач лично бокал шампанского обещал! — хвасталась соседка.
Сумасшедшая соврет — недорого возьмет. Не дают в психушке спиртное. Зато здесь есть удивительные, одним махом решающие все проблемы укольчики.
Но как-то ночью — несмотря на традиционную вечернюю дозу — Арина проснулась такой, как раньше.
Минут пять повалялась — сна ни в одном глазу. Тело сильное, бодрое. Часов у нее не было, но на тумбочке у соседки будильник: полночь. Жалюзи не закрыты. В черный квадрат окна стучит снег. Подвывает метель, деревья во дворе тревожно раскачиваются.
Арина села на постели. И вдруг поняла: «Надо идти».
Вопроса «куда» не возникло. Соседка безмятежно похрапывала.
Девушка накинула халат, сунула ноги в тапки, выглянула в коридор. Медсестра на посту уронила голову на журнал, свет настольной лампы ей прямо в глаза — а она все равно спит. Арина на цыпочках прокралась мимо. Сестринская не заперта. Заглянула. На вешалке пара синих бушлатов — персонал надевает, когда между корпусами надо бегать. Ватник при халате и тапках — не великая защита для холодной декабрьской ночи. Девушка пошарила глазами: штаны бы какие найти! Но брюк видно не было, и она решила идти так.
Уличный термометр уверял: за окном минус десять.
Но других вариантов не было. Она знала: ей обязательно нужно выбраться отсюда.
На главный вход, где дежурят двое чоповцев, соваться не стала. Вспомнила: соседка хвалила служебный. Там, мол, единственный старичок, вечно спит, спокойно можно выбраться покурить.
Так и оказалось. Дед безмятежно дремал над кроссвордом. Входная дверь закрыта на несерьезную щеколду. Первый Рубикон пройден.
Куда теперь? И снова никаких сомнений. Ей нужно в парк, в самый дальний его уголок.
Больничные дворники-узбеки все утро расчищали дорожки, но метет с вечера, снега уже по щиколотку, матерчатые тапки промокли, ноги мгновенно заледенели.
«Замерзну и умру», — пискнул разум.
Безумие оборвало: «Иди! Вперед! Быстрее!»
Поплотнее запахнула ватник, ускорила шаг. Фонари вдоль дорожек светят радостно — настоящий дом отдыха. Неожиданно метрах в десяти впереди промелькнула фигура в знакомом пуховике. Арина уже видела ее. В феврале. В доме отдыха. Мама? Пришла за ней?! Наконец-то! Начала черпать тапками снег, побежала. Казалось, фигура призывно машет рукой: мол, догоняй.
Парадная аллея быстро закончилась, ее сменила тропинка. Темнота, черное небо нависает, в шаге ничего не видать. Морозный воздух обжигал горло, дрожь сотрясала тело. Мамин силуэт растаял.
Но что-то влекло и влекло — неумолимо, вперед. Снега теперь по колено. Смешно будет замерзнуть насмерть во дворе психушки. По идее, давно пора упереться в забор, но пространство словно растянулось. Только снег в лицо и холодный ветер за шиворот.
И тут впереди — Арина глазам своим не поверила — показался костер.
Сразу вспомнилась детская сказка — «Двенадцать месяцев». Девушка нервно хихикнула. Ей, коряжке в больничном бушлате, все равно ничего не светит. Красавец Апрель благосклонен только к красавицам.
Остатками здравого смысла понимала: костер, как и мама, ей банально чудится, но все равно: мотыльком летела на огонь. Пламя все ближе, отчетливее, потянуло дымом, стало теплее. Узбеки-уборщики греются? Да кто им позволит правила пожарной безопасности нарушать?
Подошла еще ближе и убедилась: реальным здесь не пахнет. У огня — единственная фигура. Вряд ли из реальной жизни. Мужчина. Царственная осанка, властный, надменный взгляд. Соболиная шуба. Шапка оторочена мехом. Глюк.
Арина подошла ближе, растерянно заморгала.
Человек сидел на высоком, почти как трон, стуле. Пожилой, глаза проницательные. Чем-то на дядю Федю походил.
Гостье не удивился, махнул властно рукой, повелел:
— Приблизься.
Она повиновалась. От огня веяло жаром, онемевшие ноги сразу начали оживать.
— Впервые я смотрю в глаза Арине. — Старик в собольей шубе не сводил с нее глаз. — Садись.
Щелкнул пальцами — явилась табуреточка. Вдвое ниже, чем его трон.
