Махнул рукой — и мгновенно погас костер.
Снег усилился, раскаленные поленья злобно зашипели. Вихрь снежинок взметнулся прямо перед ее лицом, залепил глаза. На короткий миг слепота — а когда смахнула мокро-снежную муть, никакого трона и старика на нем больше не было. Снег рядом с нею оказался не тронут, свеж. Искорки на дровах стремительно меркли. Холод уже не просто бил до костей — неумолимо превращал тело в мрамор.
И дикая усталость навалилась.
Арина вдруг поняла: вот сейчас она действительно может со всем покончить. Немедленно. И греха самоубийства не будет. И прыгать никуда не надо, не надо бояться удара, колких объятий воды. Достаточно сейчас лечь в снег — и все. Конец убогой, бессмысленной жизни.
Она опустилась на колени. Странно. Когда стоишь — пробирает до костей. А так совсем не холодно. Легла на бок, подтянула колени к груди. Сейчас ее заметет ледяным покрывалом — и наконец все. Навсегда. Будет только мама и старый дом отдыха на морском берегу, куда они вместе ездили каждое лето.
Она вспоминала их уютную квартиру. Тикают кухонные ходики. Мама печет печенье «из мясорубки», тихонечко напевает. Телевизор бормочет каналом «Культура». Мятный чай, книга на коленях. Скорее, скорее вернуться в любимый, выстроенный годами мир!
Но нирваны не наступало. В мозг кололо больным:
«Я умру — а моя квартира достанется сектантам. И Маруся будет проклинать, что я ее отель угробила и потом ничем не помогла. И дядя Федя расстроится…»
Снег уже покрыл ее на сантиметр, ноги онемели, не двигались.
— Черт бы вас всех подрал! — онемевшими губами выговорила Арина. — Я хочу умереть!
Вьюга взвыла, хихикнула.
Арина же собрала последние силы — и встала на четвереньки. Земля не хотела отпускать, тянула к себе. Метель помогала — придавливала сверху. Ветер бил в глаза. Холод делал тело деревянным. Но она все равно поднялась. Два шага с огромным трудом. Потом веселее. Дальше еще быстрей. И наконец побежала. Темно, страшно, пусто. Но где-то неподалеку — она знала — жилье. И плевать, что это психушка. Главное, там тепло. Там жизнь.
Служебный вход так и оставался не заперт. Ворвалась — тапки оледенели, ватник, волосы заметены снегом. Но охранник — будто по заказу — продолжает дремать. И сестра на посту даже не шевельнулась.
Арина прокралась в палату. Сбросила на пол промокшую одежду, свернулась комочком под одеялом. Мысли путались. Год, снег, парк. Дядя Федя. Костер. Пожар. Она очень быстро согрелась, глаза стали закрываться. Повернулась на бок, чтобы устроиться поудобнее, и почувствовала: что-то мешает.
Неохотно привстала — и еле удержалась, чтобы не завопить. В свете палатного ночника отлично видно: на краешке ее постели поместился совсем крошечный мальчик. Арина в изумлении шарахнулась. Откуда он взялся?! В детях она не понимала, но этому явно и месяца нет. Глаза бессмысленные, ни единого зуба, зато крошечная ручонка уверенно тянется к ней.
Скинуть его на пол? Позвать на помощь?
Арина, веди себя как нормальный человек.
Девушка осторожно вложила в ладошку ребенка свой палец. Младенчески морщинистое лицо немедленно скривилось в гримаске-улыбке. А в ушах зазвучал голос недавнего знакомого из зимнего парка:
— С новым годом, Арина!
И она вдруг поняла: младенец — точная копия старика. Тот же овал лица, те же морщины.
— Я умираю, Арина, мне осталось всего несколько дней, — спокойно продолжал стариковский голос. — Но ты не волнуйся. На Земле будет мой сын. И теперь он станет заботиться о тебе.
Хлопнула форточка, в палате повеяло ледяным ветром. Ночник мигнул и погас. Навалилась кромешная тьма. На своей койке заворочалась соседка. Арина боялась шевельнуться, чтобы не потревожить малыша. По коридору зашаркали шаги. В палату заглянула дежурная сестра. В руках фонарик. Луч заплясал по проходу между кроватями. Потом задержался на каждой из пациенток. Арина попыталась прикрыть маленького одеялом, но сразу поняла: ее койка пуста. Старый год вместе со своим сыном ушли. А точнее, конечно, их просто никогда не было.
* * *
Арина проснулась поздно. Жалюзи открыты, палата залита солнцем. Соседняя койка пуста. На тумбочке завтрак. Гренки, ветчина, сыр, мандаринка, кофе. Поднос накрыт прозрачной пластиковой крышкой.
Прежде ей было абсолютно все равно, что ее окружает. Сейчас будто впервые увидела. И сразу озадачилась: это вообще традиционно для психбольниц? Подавать в постель еду — вполне себе ресторанного качества?
Туман, что окутывал ее последние дни, стремительно рассеивался. Безразличие сменялось любопытством. Арина встала. Прошлась по палате, посмотрела туда, сюда. Полы-то в больничке паркетные. Матрас на кровати итальянский. На соседкином стуле небрежно брошен свитерок от «Армани».
И никаких ужасов вроде смирительных рубашек или ремней. Даже на уколах не настаивают. Только сейчас вспомнила, что девушка в белом халате ее всегда спрашивала:
— Колоться будем?
Арине нравилось состояние кокона, куда проваливаешься после инъекции, поэтому она торопливо кивала.
А сегодня проспала уколы — никто будить не стал.
Что за странное заведение?
В палату вернулась соседка. Удивленно взглянула на Арину. Хихикнула:
— Ты воскресла?
— Э… а я что — была мертвой?
— Хуже. Ты была зомби. Замерла в одной позе и с потолка глаз не сводила. С тоски умереть.
— Да ладно. Я в туалет вроде ходила.
— Ну, ходила. А как меня зовут, знаешь? Две недели, между прочим, вместе лежим.
Арина смущенно опустила глаза.
— Ладно, прощаю, — милостиво произнесла девушка. — Юлькой меня зовут. — И добавила вкрадчиво: — Может, еще и завтракать будешь?
— А что? Выглядит аппетитно. — Арина послушно сняла крышку с подноса.
— Ох, вот радость-то! — просияла Юлька. — А то я уж хотела в другую палату проситься. Думала, ты совсем крейзи.
— А ты не крейзи? — осторожно поинтересовалась Арина.
— Еще не знаю. Врачи пока не определились, — вздохнула та. — Но вообще это не дурдом, а клиника неврозов.
Арина проглотила кусочек ветчины. Высший сорт. В отель они куда более дешевую покупали.
— Это, что ли, платная больница? — поинтересовалась у соседки.
— Ты что, с луны? Еще как платная. Самая крутая в Питере! Десять тысяч в день.
— А кто же за меня платит? — растерянно произнесла Арина.
— Ты меня спрашиваешь? — усмехнулась Юлька.
«Не Кузя ведь с Геной скинулись. Дядя Федя, значит. Больше некому».
И сразу в памяти всплыл последний вечер в Москве. Наблюдательный пункт у окна кафе, нервный бокал вина. Дядя Федя целует руку красавице в красных сапожках. Нож в сердце: он предатель. Он любит другую! Разрыдалась, бегом на вокзал. Но ведь дядя Федя просто проводил некую девушку до машины, и да, ей, Арине, не перезвонил, хотя она очень ждала. Не очень приятно, конечно, но обвинять в измене — как-то слишком поспешно. Хотя бы поговорить надо было для начала.
