И я забрался в кладовку и, представьте, нашел их – лежат себе в пакетике, спрятанные от мамы Элли, и ждут. Папаша припас их для секретного перекуса, запланированного на вечер.
Вот как все отлично сложилось. Мне больше досталось! А он может съесть ту, из вазы.
До шести вечера
Иду через сад. На стене Белла, Тигр и Пушкинс наблюдают, как мама Элли пытается припарковаться.
– Ну и транспорт у твоего семейства, – сказала Белла. – Позорище.
– Из нее дым валит, – добавил Пушкинс.
– Мы задыхаемся, – застонал Тигр. И тут на тропинке появляется мама Элли с последним своим творением. – А это еще что? Шапка из прутьев?
– Это ее новое произведение, – сказал я. – Она бросила гончарное дело и перешла в класс садовой скульптуры.
– Теперь тут повсюду будут валяться ошметки от сухих веток, – скривилась Белла. – А это что наверху, флаг? Или она где-то подцепила верхушкой кусок туалетной бумаги?
Мама Элли гордо вошла в калитку, опустила образчик великого искусства на лужайку, не замечая, что из машины валит дым, и помахала Элли.
– Иди сюда, посмотри, что я смастерила. Называется «Летний вигвам»!
Элли скатилась вниз по лестнице и всплеснула руками:
– У-ух ты-ы! Какая прелесть! Красотища! Можно это будет мой шалаш? Я залезу внутрь и буду играть в «Давай притворимся».
Тигр закатил глаза, а Белла из вежливости сделала вид, что не слышит. Все, конечно, стыдятся своей семьи. Так уж мир устроен. Но Элли даже мягкохарактерной нельзя назвать. У нее вместо характера просто овсянка-размазня.
Однако разговоры про «залезу внутрь» навели Беллу на мысль.
– Отличный кошачий туалет этот ваш фигвам, – заметила она. – Размер идеальный. Никто не мешает. И можно поднимать флаг из туалетной бумаги, чтобы все знали: занято.
– И чем там заняты, – добавил Тигр, повернувшись ко мне. – Это называется символизм, – объяснил он. – Я знаю, потому что кое-кто из моего семейства ходит в тот же колледж на курсы литературы.
– Надеюсь, она поставит вигвам на цветочную клумбу, – сказал Пушкинс. – Там закапывать легче.
Это, между прочим, моя семья, я в ней живу.
– Эй, господа! – прервал их я. – А как же бедная Элли? Каково ей будет играть в «Давай притворимся» в общественном туалете?
Пока мы спорили, машину, которая деловито дымила перед калиткой, вдруг охватило пламя. Шикарное получилось шоу, с пожарными машинами и всем прочим. («Ни-у-у-у! Ни-у-у-у!» – нужно будет отработать звук сирены на вечерней тусовке.) Под конец Белла сказала:
– Жаль, что отец Элли не может найти тот выигрышный лотерейный билет и заполучить новую машину.
– Чего-чего? – не понял я.
Она глянула на меня.
– Ты что, не в курсе? Лотерея состоялась неделю назад. Папаше Элли достался выигрышный номер. Но мистер Харрис сказал, что по правилам, чтобы получить приз, победитель должен предъявить билет.
– До шести вечера, – добавил Пушкинс. – Сегодняшнего дня. Ни минутой позже. Иначе машина перейдет к занявшему второе место.
– Для меня это новость, – сказал я, беспокойно ерзая.
– Странно, – заметил Тигр. – Остальные все знают. Папа и мама Элли тоже должны знать наверняка, потому что мистер Харрис раз десять, не меньше, посылал к ним Грегори с запиской.
Тут меня как холодной водой окатили. Виновато глядя на мусор под кустом остролиста, я забормотал: «Не может быть! Невероятно! Не может быть!»
– Полагаю, билет они посеяли, – сказал Пушкинс. – Немудрено – такая маленькая легкая бумажка. Запросто можно забыть, куда положил.
Я уставился на невидимое облачко над моей головой, в котором должны быть какие-то слова – так рисуют в комиксах. Но сейчас оно пустовало.
Остальные вздохнули.
– Нам всем жилось бы лучше, будь у твоей семьи нормальная машина, – сказала Белла. – Они бы почаще уезжали из дому, а уж мы бы знали, как воспользоваться их отсутствием.
Все замолчали, вспоминая славные времена, когда мы гоняли по гостиной, обдирая диванные подушки и пугая до смерти безмозглую золотую рыбку.
– Ну хорошо, – сказал я.
Поверьте, это не шутка – воткнуть голову в куст остролиста. Пришлось втиснуться в самую глубочину, пока нашлась более-менее целая записка. Белла у нас пышечка, так что она помогла мне ее разгладить, часок посидев на ней. (Час бездействия на теплом камне стены – что может быть благостней!.)
А потом я подсунул ее под дверь черного хода.
Подобрала ее мама Элли.
– Джордж! Джордж! Мы выиграли машину! В лотерее! Всего-то и надо – найти билет, который ты купил у Харрисов, и машина наша! Так куда ты его положил для сохранности? – Она помолчала, ожидая ответа. – Джордж! Джордж! Ты же помнишь, куда его положил, правда?
Мы с Элли обернулись, чтобы посмотреть на него.
Он на глазах зеленел.
Беги, папа, беги!
Конечно, несчастный оболтус понятия не имел, куда. Они перевернули весь дом вверх тормашками, поднимали диваны, заглядывали по ковры, совали носы в каждый конверт.
К тому времени, как стрелки часов подобрались к без четверти шесть, они потеряли надежду.
– Ну где-то же он должен быть!
– А куда ты его клал? Попытайся вспомнить!
Он схватился за волосы и взвыл.
– Не знаю! Помню только, что вернулся в эту комнату с билетом в руке.
Я намекал им. Скакал на полку и с полки, громко мурлыча. Но им некогда было обратить на меня внимание.
В конце концов, когда до конца срока оставалось пять минут, мне пришлось сделать то, к чему он упорно склонял меня в течение нескольких недель.
Я сделал это не по собственному желанию, понимаете? Это было Бескорыстное Деяние на Благо Общества. Что до меня, то я бы лучше сломал левую переднюю лапу, чем доставил ему такое удовольствие.
Но порой нам не остается выбора. Точным ударом лапы я столкнул вазу с полки.
Она не просто разбилась. Нет. Она была настолько плохо слеплена, что рассыпалась в воздухе.
Сначала вывалилась креветка, потом маленький лотерейный билет.
Только потом куски вазы приземлились на ковер. Хлоп! Хлоп! Хлоп!
– Что здесь делает креветка, скажите на милость? – сказала мама Элли.
У него не было времени стоять и краснеть. Он цапнул билет и рванул к двери.
