– На мелкие! По всему ковру обрывки валяются!
– И не только по ковру! Вон там, на столе – что это? Нарисованное ухо?
– А на лампе повис кусок хвоста?
– Я нашла лапу на подоконнике! – взвыла Элли.
Да, я постарался, чтобы «Портрет Таффи» был повсюду. Если его снова захотят повесить, им придется дать ему другое название.
Им придется назвать его «Конец битвы». Угадайте, кто вышел из нее победителем.
Элли подняла подрамник с висящими лоскутами.
– Таффи! – строго пискнула она. Ой, напугала! – Погляди, что ты наделал с первой маминой картиной. Ты же ее уничтожил!
Какая трагедия. Если хотите знать мое мнение, в художественной галерее не станут рвать на себе волосы, когда до них дойдет эта весть. Может, маме Элли хватило ума оживить мертвую машину, чтобы доехать до курсов живописи, но рисовать она не умеет ни вот на столечко.
Да я лапой нарисую лучше, чем она. И если она когда-нибудь оставит без присмотра новенький белый холст, я смогу это доказать.
Во, точно. Так и сделаю.
Буйство красоты!
Ну так окуните мне усы в отбеливатель. Да, я срезал путь прямо через ее драгоценнейший холст. Я спешил. Откуда мне было знать, что она пошла за кисточкой и через минуту вернется?
Вот лежит он на каменном полу, весь такой красивый, аккуратно натянутый, белый и – ну да – пустой.
Готовый к употреблению, так сказать.
Наверное, я просто задумался о чем-то, когда наступил на тюбик синей краски – по ошибке, – перед тем как пройти через холст к калитке.
И всякий может оступиться на тюбике с красной краской, если поспешит назад, учуяв рыбный запах из мусорного бака.
И разве это преступление – поскользнуться на тюбике с желтой? Ведь когда бросаешься за бабочкой, ничего уже не видишь вокруг. Я же не нарочно.
И уж точно нельзя винить мой хвост за то, что он макнулся в зеленую краску и волочился за мной, пока я в волнении метался по холсту, недоумевая, откуда столько разноцветных клякс.
А что, сочно-красочно. Бодрит. Ново-модерново.
Миссис Будущая-Великая-Художница, однако, отнюдь не обрадовалась.
– Новый холст, только что натянутый! Полностью загублен! Что за мазня, а! А я-то собиралась написать прекрасный закат над озером среди холмов, заросших лютиками!
Элли за меня вступилась.
– Таффи не нарочно. Он просто первым нарисовал твой рисунок.
Я поглядел на свое творчество. Элли права. Любите закаты? Вот вам пожалуйста – жирная красная полоса. Хотите озеро? На здоровье! Вот вам синяя клякса. Лютики? А это что, по-вашему? Да-да, вот эти желтые брызги по всей картине. Среди холмов? Так за чем же дело стало? Уж чего-чего, а зеленой краски здесь тонны.
Я одарил нашу Живописицу надменным взглядом. «Это не мазня, – говорил взгляд. – Это и есть настоящее искусство».
И Элли была явно со мной солидарна. Она молчала, пока миссис Пикассо не оживила жестяного мертвяка и не отбыла на свои курсы. (Бдыф! Крлы-крлы! Х@%№*%$! Шмяк! Чпок! Апчхи!) Но потом сказала отцу:
– Мне по правде нравится. Можно повесить ее на стену?
Вообще-то он должен был бы проявить чуть больше такта. Но он все еще злился на миледи за то, что та предпочла живопись урокам «Как слепить машину из груды ржавых железок». А еще он экономит на всем, вплоть до гвоздей. А над диваном уже вбит гвоздь. Поэтому он взял и повесил мою картину на место женушкиной.
Элли любовалась ею, в восторге прижав руки к груди. (Надо отдать ей должное – девчонка хоть и плакса невозможная, но преданный друг.)
– Я назову ее «Буйство красоты», – сказала она.
Я оглядел свою первую живописную работу критическим взглядом. Не уверен насчет «красоты», но «буйство» мне понравилось.
Да. Именно буйство. Класс.
Крохотный совет
Миссис Умелые Ручки вернулась домой с тремя уродливыми, бесформенными комками сухой грязи.
(Я не шучу. Комья высохшей грязи, полые внутри. Цвета детской неожиданности.)
– У меня не было холста, – объяснила она. (Холодный взгляд в мою сторону.) – Пришлось пойти на гончарное дело.
Гончарное дело?
Это где горшки лепят? Ночные горшки – вот что ей по уму, если желаете знать мнение талантливого котика, автора работы «Буйство красоты».
Я толкнул один вздутый ком лапой.
Ай-яй-яй! Он рассыпался на мелкие осколки, не успев даже удариться о землю.
– Таффи! – сказала она. – Ну как ты мог! Сперва извазюкал чистый холст, а теперь разбил самую красивую цветочную вазу.
Красивая цветочная ваза? Я вас умоляа-а-аю! Ни капельки не красивая. Это грязь со дна болота. И если что-нибудь упадет в глубины этой кривобокой, в горбах и ямах, тары, его оттуда уже не выцарапаешь.
Она осторожно поставила две оставшиеся вазы на полку.
– Ну вот, – сказала она. – Отсюда даже Таффи не сможет их сбросить.
Крошечный совет: не бросайте вызов котам. Мне пришлось приложить некоторые усилия. (Я был не в лучшей форме.) Но в конце-то концов… В конце концов мне все же представился случай запрыгнуть на полку.
Те две вазы оказались еще страшнее первой, по чистой случайности упавшей на пол. Все в натеках – как спереди, так и сзади. А у одной снизу на днище было что-то наподобие бородавки, и из-за этого вся ваза раскачивалась, чуть только ее тронешь.
Ой!
Рад был бы вам сообщить, что она разлетелась на тысячи осколков. (Это бы здорово прозвучало, очень поэтично.) Но бока у нее были такой толщины, что развалилась она всего-то на две части.
Ну ничего. Не судите меня строго. Она же все-таки разбилась.
Уже минус две.
Осталась одна.
Последняя уродливая ваза
Оказывается, не только мне не нравились эти уродицы. Оказывается, не я один мечтал от них избавиться. На следующее утро иду себе как обычно в гостиную и обнаруживаю папу Элли на диване рядом с моим солнечным пятном.
Он посмотрел на меня как-то по-новому. Поначалу я не распознал этого выражения, но потом… Хм… Он что, рад меня видеть?
Фантастика? Или этому есть объяснение?
Он дружелюбно протянул ко мне руку:
– Иди сюда, котя. Ко мне, котя.
Ничего себе заявочки! «Иди сюда, котя»? Никогда не замечал, чтобы этот человек страдал без моего общества. И что-то не припомню, чтобы я часами нежился у него на коленях.
