Учитывая активный интерес КГБ и части ЦК к программе идеологического обновления и поиску авторитарных альтернатив коммунизму, имеет смысл присмотреться и к проектам Дугина, возникшим после его ухода из «Памяти». В ту пору, как мы видели, история по Гумилеву приобрела громадную популярность и идея «Евразии» носилась в воздухе, подкрепляемая участием крупных деятелей компартии, в том числе патрона Гумилева Анатолия Лукьянова, в ту пору – Председателя Верховного Совета.
Евразийство, как мы уже говорили, стало одним из нескольких авторитарных идеологических проектов. В охватившей элиту панике часть консерваторов из верхних эшелонов режима увидела в евразийстве альтернативу и вышедшей в тираж официальной идеологии социализма, и стремительно распространявшимся идеям либеральной демократии.
В 1990 году ЦК КПСС принял решение финансировать журнал под названием «Континент Россия», его издавал Дугин вместе со своим старым товарищем Игорем Дудинским, который и стал лицом этого предприятия. Не слишком яркое издание о русской цивилизации и Евразии едва ли можно назвать успешным – оно закрылось на одном из первых выпусков. Дудинский вспоминал:
Они так переживали в Центральном комитете. Они отчаянно хватались за любую альтернативу, любой вариант. Они понимали, что с ними покончено, и были готовы работать с кем угодно, сотрудничать с кем угодно, все годилось, лишь бы остаться во власти… Они хотели остаться во власти любой ценой и все-таки были слишком консервативны, и любая инициатива тонула в их отсталости, в их бюрократии. Они ничего не могли сделать как следует. Эти выпуски «Континента России» попросту пылились на полках.
Интереснее оказались две книги, опубликованные Дугиным годом ранее. Тираж их был неожиданно большим – юо ооо экземпляров, по его словам. В первую вошли статьи под общим названием «Пути Абсолюта», посвященные традиционалистским теориям Юлиуса Эволы, который собирался строить авторитарное государство на основе «духовной аристократии» – элиты, способной руководить и обладающей духовным авторитетом. Вторая книга, «Метафизика Благой вести», помещала традиционализм Генона и Эволы в контекст православного христианства. Дугин призывал к возрождению средневековой византийской социальной иерархии во главе с кастами священнослужителей и воинов, мечтал о «симфонии» Церкви и государства, которая станет «синтезом и вершиной адекватного сочетания жреческого и воинского начал». Россия, писал Дугин, наследница Византийской империи, Константинополя, который «явил собой уникальный синтез Царства Божия и земного царства, став тем провиденциальным тысячелетним царством, в котором реализовались эсхатологические пророчества»
[300]. Обе книги сильно отдавали эзотерикой, оккультной нумерологией и весьма тенденциозной ученостью. И обе книги, как и брошюра Кургиняна, обращались к русской философии столетней давности, к рубежу веков, когда философия, оккультизм, эстетика и поэзия без зазора сливались в трудах величайших русских мыслителей.
Сам Дугин так видит историю того периода: «Общество теряло ориентацию. Все чувствовали необходимость перемен, но это ощущение было смутным, и никто не знал, в каком направлении их ждать»
[301]. Оккультные движения, спиритуализм, новая метафизика, теории заговора, антисемитизм, национализм, теософия – всему находилось место в новом «духе времени». В XX веке Россия успешно продемонстрировала способность до крайности увлекаться идеологией, вновь широко распахнулась дверь для новых приманок.
На эти две книги стоит обратить внимание также и по другой причине: по словам Дугина, выручка от продажи огромного тиража (как удалось продать столько экземпляров – это он и сам затрудняется объяснить) позволила ему совершить несколько весьма любопытных поездок в Западную Европу с 1990 по 1992 год встретиться с крайне правыми активистами и мыслителями, чьи идеи он импортировал в Россию. Таким образом, он сделался, по словам Эдуарда Лимонова, «Кириллом и Мефодием фашизма». В ту пору поездки в Европу все еще были не по карману большинству населения, не говоря уж о статусе диссидента и трудностях с получением загранпаспорта.
Действовал ли Дугин самостоятельно, одинокий интеллектуал-прожектер, или же пользовался незримым покровительством – вопрос занятный, но, в конце концов, необязательный. Так или иначе, он привез из Европы идеи крайне правых, в том числе понятие геополитики, и в следующие два десятилетия эти идеи совершат переворот в реальной политике России. Возможно, поначалу это был проект одинокого романтика. Но более вероятным представляется, что в этом приняли участие те же государственные лица, в отношении которых точно установлено, что тогда же они спонсировали идеологические эксперименты правого крыла.
Знакомые проявляют уклончивость, когда разговор заходит о заграничных поездках Дугина. Сергей Жигалкин, опубликовавший большую часть книг Евгения Головина, в подробностях знакомый с этим сегментом издательского бизнеса (то есть эзотерическим мистицизмом), сомневается, мог ли Дугин столько заработать на продаже своих книг. Но Дугин в интервью 2005 года уверенно заявил мне:
Тогда книжки, которые сейчас издаются одна-две тысячи экземпляров, тогда мы сто тысяч сделали Майринка Толема». Тогда был бум. Рабочие покупали, зачем им этот Майринк, непонятно. Мы заработали денег… и поехали в Париж.
Глава 9. ПАРИЖ 1990
До встречи с Александром Дугиным в июне 1990 года французский писатель Ален де Бенуа особо не стремился к знакомству с русскими, и они, со своей стороны, не проявляли энтузиазма. Он не имел опыта общения с кем-либо из Восточной Европы (за исключением нескольких давних эмигрантов) и в стране Восточного блока побывал лишь однажды, за нежолько лет до встречи с Дугиным, – на Лейпцигской книжкой ярмарке. Бенуа не то чтобы не любил русских, но такая сдержанность соответствовала его основному делу: аристократическое лицо де Бенуа, неряшливая бородка и очки в проволочной оправе уже два десятилетия были; имволом интеллектуальной мощи самого крайнего правого движения Европы – французского Nouvelle Droite, «Новые правые». До той встречи европейские радикальные консерваторы как-то не очень сближались с русскими.
Но 1990 год оказался переломным для таких, как он, политических философов. Все жили в ожидании драматических перемен после падения Берлинской стены и роспуска организации Варшавского договора. «Правые» и «левые» ориентиры континента, прежде столь стабильные и понятные, тут же утратили традиционный смысл, рушилось и множество других барьеров.
Де Бенуа согласился встретиться с Дугиным после того, как общий знакомый аттестовал ему этого деятеля. И вот 28-летний русский с ленинской бородкой появился в один прекрасный день в парижском офисе Бенуа, переполненном атрибутами французской политической жизни, которая всегда отличалась тягой к интеллектуальному – одних только книг свыше 20 тысяч. Дугин, по словам Бенуа, показался ему похожим на «молодого Солженицына».
