Большинство обозревателей сочли это частью какой-то масштабной сделки, заключенной Ельциным: возможно, он допустил к выборам некоторые националистические партии в обмен на поддержку новой конституции. Амнистия в феврале 1994 года, освобождение Руцкого, Хасбулатова и других лидеров мятежа 1993 года также воспринимались как политический компромисс. Вскоре парламент прекратил расследование гибели 173 человек (таковы были официальные цифры) в Останкине и при обстреле Белого дома.
Но о силе националистического движения можно судить и по тому рвению, с каким Ельцин спешил превратить его в своего союзника. Ельцин вынужден был принять идеи своих оппонентов, чтобы удержаться у власти, его команда доказала, что способна править, проявив достаточно цинизма и беспощадности, и ее идеология постепенно адаптировалась к российским реалиям. В очередной раз Ельцин украл программу своих оппонентов. Раньше он позаимствовал идею реформы у Горбачева, теперь перенимал националистическую идеологию. Он выдвинул множество инициатив, позволявших ему обойти националистов справа: реанимировал Союз как Содружество Независимых Государств и договорился о союзе с Беларусью; новый, избранный в 1994 году президент Александр Лукашенко это одобрил. Ельцин стал поддерживать националистические проекты – например, Кремль настоял на решении отстроить храм Христа Спасителя в центре Москвы, который был снесен в 1931 году (на его месте Сталин распорядился строить Дворец Советов, но в итоге проект не осуществился и при Хрущеве был построен бассейн). Ельцин предоставил Государственной думе полную свободу принимать законы по национальным и религиозным вопросам и в 1996 году создал особую комиссию для разработки русской «национальной идеи».
Дугин и многие другие крайне правые подтверждают, что после октябрьских событий почувствовали сильный сдвиг в отношении Кремля – в сторону национализма и прочь от Запада. «Ельцин внес коррективы, заметные коррективы, – говорит Дугин. – Он выхолостил оппозицию политически, но при этом скорректировал, изменил и усовершенствовал собственный политический курс».
Методом кнута и пряника Ельцин расколол националистов, коммунисты и ЛДПР вошли в парламент и никогда больше не бросали Кремлю вызов. Дугин и Лимонов отказались присоединиться к ним. Признавая, что следующие шесть лет ельцинского правления прошли для них впустую, Дугин писал:
Едва ли мы, проигравшая, униженная, раздавленная тогда сторона, можем чем-то похвастаться… Но мы сохранили главное – пусть рассеянно, несжато, разлито и рассредоточенно, – но сохранили, точно сохранили Дух, повеявший тогда. Пусть он пока еще не горит, но он явно тлеет, жжется, болит в нас, мучит нас
[369].
То, чему он стал свидетелем, навсегда изменило его, говорит Дугин. В телешоу «Красная площадь» его спросили, разделяет ли он ответственность за гибель людей. Этот вопрос потряс его, но он ловко с ним справился, выпалив: «Да, но кровь на руках у вашего Ельцина, убийцы!» Ответ прозвучал на одном дыхании, его невозможно было отредактировать, и интервью сняли с эфира. Тем не менее «это была травма». Дугин на время отошел от политики.
Лимонов тоже был деморализован и разочарован националистическим движением после катастрофы 1993 года. Он хотел создать настоящую оппозиционную партию, ему требовалась идеология, «основывающаяся не на этнических эмоциях, визгах дремучих людей. Основывающаяся не на несостоятельном и несовременном мировоззрении, но на таком понятии, как национальные интересы»
[370].
Однажды весной 1994 года эти двое встретились дома у Лимонова. Лимонов предложил превратить Национал-большевистский фронт, который они создали годом ранее, в партию. Дугина эта идея не привлекала. С тех пор как он в 1988 году вышел из «Памяти», он дал себе зарок не вступать в политические организации, а опыт октября и вовсе отбил у него желание принимать участие в политике. Он согласился помочь в организации НБП, но отказался от официального поста в ней. Однако со временем Дугин передумал. Когда они обсуждали проект в пивном павильоне на Арбате, Дугин подался ближе к Лимонову и сказал: «Вам, Эдуард, воину и кшатрию, надлежит вести людей, а я – жрец, маг, Мерлин, моя роль женская – объяснять и утешать»
[371].
На самом деле партия оказалась вполне детищем Дугина, он придумал ее название и флаг – черные молот и серп в белом круге на красном фоне, – живо напоминающий фашистский флаг со свастикой. Это едва ли могло привлечь избирателей в стране, потерявшей в войне против Гитлера 20 миллионов человек, но НБП не интересовалась голосами избирателей. Хорошо смотрелось и партийное приветствие – выброшенная прямо вверх рука со сжатым кулаком и клич «Да, смерть!»
[372]. В штаб-квартире к старшему из присутствующих членов партии неизменно обращались как к «бункерфюреру». Эти «декорации фашизма» были тщательно продуманы, по словам Дугина, все и замышлялось как богемный «политический арт-проект». По словам же Лимонова, «он как бы расшифровывал и переводил тот яркий шок, который советский ребенок испытывал, слыша аббревиатуру SS».
Ироническое отношение НБП к фашизму – еще один тонко рассчитанный штрих. Их формы приветствия, их лозунги («Сталин, Берия, ГУЛАГ», например) казались столь нелепыми, что граничили с пародией. Однако, оснастив свою партию фашистской символикой, Дугин положил начало тенденции, которая в следующем десятилетии будет определять образ России под авторитарной властью Путина. НБП действовала по принципу «визуального гэга», который заранее подрывал любую возможность критики, намекая – очень тонко, – что эта критика едва ли по адресу. Называть размахивающих флагом со свастикой, марширующих гусиным шагом нацболов «фашистами» казалось так странно, что никто этого не делал – из страха показаться смешным. И Дугин, и Лимонов инстинктивно отталкивались от традиционных правил. Им нравилось шокировать публику. И в новом движении смешалось то, что принес каждый из них: Дугин был продуктом интеллектуальной московской богемы 1980-х, а Лимонов – пересаженным на московскую почву порождением Нижнего Ист-Сайда Манхэттена 1970-х.
Лимонову было все равно, как назвать партию. Дугин рассказал в 2008 году американским дипломатам (расшифровка разговора была опубликована в 2010 году Wikileaks): «Он перебирал названия – «национал-социализм», «национал-фашизм», «национал-большевизм». Идеология – не его конек. Ему важно было стать гласом вопиющего в пустыне».
Дугин сравнил Лимонова (к этому времени они смертельно поссорились) с «клоуном из бродячего цирка. Чем лучше выступит, чем больше привлечет внимания, тем больше радуется»
[373]. В туже пору, давая мне интервью, Лимонов заклеймил Дугина как «вырожденца, прислужника режима, жалкого конформиста».
