Огниво было у меня при себе.
– Пойдем, – шепнула я, высекая искру. Вокруг нас на песке вспыхнуло огненное кольцо, так уж разлилась горючая жидкость, а я добавила, обняв Рыжего и закрыв глаза, из которых все лились и лились нежданные слезы, по всем: по Саннежи и отцу, по неведомому Огнегривому, по самому Рыжему: – Пойдем, мой тавани. Все едино без тебя мне не жить…
Я знала, что будет больно (палец сунь в огонь – и то взвоешь!), но когда на части рвется сердце – этого и не заметишь.
«Прости, папа, – проносилось в голове, – я в самом деле никудышная наследница. Я должна была превозмочь все невзгоды, и править, и прослыть мудрой королевой, как ты хотел, и продлить род… Ты думал, я удалась в тебя, несгибаемой и стойкой. Но то, что не гнется, – ломается. Вот и я сломалась. Ты осудил бы – из-за какого-то бродяги, да еще именно теперь, когда королевство снова мое… А я не хочу жить, папа, у меня внутри черным-черно и пусто, все выгорело дотла. Можешь назвать меня предательницей, но я больше не выдержу, а если и выдержу, то стану деревянной куклой, которой все равно, что творится кругом. Такая ли королева нужна нашим землям? Пусть Аделин покалечена, но сердце ее еще живо…»
Пламя лизнуло мою руку, как собака, я почувствовала теплое прикосновение.
«Саннежи, прости и ты. Ты всегда говорил, что я сильная, что я могу справиться с чем угодно. Ты ошибся. Ты всегда думал обо мне лучше, чем я того заслуживала. А если бы я тогда знала, как все обернется, то прыгнула бы в твой погребальный костер, как поступают женщины у тебя на родине! Рыжий подарил мне надежду, но и он ушел… а жить с пустотой в сердце я больше не могу. Я слабая. Аделин хоть не притворялась сильной, а мне похвалы вскружили голову. Прости меня!»
Огонь затанцевал на кончике моей косы, переброшенной через плечо, я чувствовала его жар и видела свет сквозь закрытые веки.
«И ты прости, Рыжий. Ты столько сделал ради того, чтобы вернуть мне корону, ты жизнь отдал, а мне не нужна эта побрякушка, не стоит она твоей жизни… ничьей жизни не стоит, и хорошо, что Рикардо все-таки сдох! Теперь люди смогут жить по-прежнему. Кто бы ими ни правил, вряд ли он окажется хуже Рикардо. Даже если правитель окажется дрянным, убить человека всяко проще, чем фею!»
Я все гладила и гладила жесткие волосы Рыжего, его лицо, в смерти ставшее почти красивым, а слезы лились, будто плотину на мельнице Медды прорвало, будто именно сейчас, в последний свой час, я должна была выплакаться за все те годы, в которые не уронила и слезинки. Что ж, пусть так, огня эти капли все равно не потушат…
«Рыжий, я только теперь поняла: легко быть сильной, умной-разумной и самой лучшей, когда за спиной у тебя всегда кто-то стоит, кто-то, кому ты можешь доверять, кто никогда не предаст, всегда поможет и поддержит… Сперва это были отец и Саннежи, а потом – ты. Я же не верила тебе, Рыжий ты мой, Рыжий! А когда поверила и полюбила – ушел и ты… Вы все уходите, а я остаюсь одна! Видно, в самом деле Рикардо меня проклял: гибнут все, кого я люблю, всем я приношу одни несчастья. Хватит, любимые мои, я иду за вами, встречайте…»
Огонь объял уже нас обоих, но я по-прежнему ничего не ощущала, только тепло.
«Не вздумали бы только взяться тушить», – мелькнуло у меня в голове, и тут наконец-то свершилось…
Сперва вспыхнуло запястье, то, на котором Рыжий когда-то завязал травяной браслет, а потом все тело охватила мучительная, невыносимая жгучая боль, от которой зашлось и почти остановилось сердце.
«Хорошо, что ты уже ничего не чувствуешь, тавани», – успела я подумать перед тем, как провалиться в беспамятство. – Создатель был милостив ко мне…
Глава 14
Меня несло куда-то ввысь, я будто раскачивалась на медленных волнах – помню, я любила так играть на мелководье, когда была маленькой.
Боли больше не было, а внутри стало легко и как-то спокойно. Думать о том, где я, что со мной будет дальше, не хотелось. Если я умерла, разницы уже никакой, а если Ян с Клешнявым все-таки ухитрились погасить огонь и я теперь лежу, обожженная и одурманенная разными снадобьями, то… Я встану только ради того, чтобы убить эту парочку собственноручно.
– Ну, чего она? – прошептал над ухом знакомый голос. Медда, что ли?
– Да ничего, в обмороке, – ответил другой. А это точно Леата! Слава Создателю, жива! – Шутка ли, после такого… Ничего, скоро придет в себя. Да шагай ты ровней, не бревно несешь!
– Знаешь, я тоже еще на ногах нетвердо стою, – мрачно ответил знакомый мужской голос. – Не каждый день меня убивают!
– На тебе ни царапинки нет, так что умолкни!
– Да говорю же, я сама могу, – встряла Медда, – она легонькая, сестрица-то потяжелее будет, а и ту я снесла. Ну-ка, дай!
– Не отдам, – тихо произнес мужчина, и я почувствовала, как он сильнее притиснул меня к себе. – Никому не отдам. Как она меня…
– Тогда не спотыкайся на каждом шагу, ерша тебе в глотку! – буркнула Леата. – А если устал, так и скажи, передохнуть остановимся. Фиона вон тоже еле ковыляет, и Арнольд пыхтит, как кузнечный мех.
– Да, привал лишним не будет, – согласился он, и мир перестал качаться.
Лица моего коснулась шершавая ладонь, теплая, такая знакомая, пахнущая дымом…
– Рыжий, – шепнула я, но голоса не было, в горле пересохло. Кто-то влил мне в рот немного воды, и я повторила громче: – Рыжий!
– Тут я, хозяйка, – ответил он, – ты глаза-то открой, сама увидишь.
К векам будто по корабельному якорю привесили, ресницы слиплись, но я проморгалась все-таки.
Это был он. Живой, настоящий Рыжий, он держал меня на коленях, как ребенка…
– Мы умерли, да? – по-прежнему шепотом спросила я.
– Да нет, вроде живы еще, – ворчливо ответила Леата и шлепнула мне на лицо холодную мокрую тряпку. – Подержи так, госпожа, а то у тебя глаз не видно!
– Говорил же я, что зареванные девушки ужасно выглядят, – фыркнул Рыжий.
Ему, похоже, даже смерть была как с гуся вода!
– А ты откуда взялась? – спросила я зачем-то у Леаты, решив ничему уже не удивляться, и огляделась: мы были уже не на самом берегу, а на косогоре, заросшем старыми соснами.
Здесь мы оставили лошадей, и Тван, учуяв меня, фыркал и норовил оборвать привязь, да и Твэй не отставал.
– С береговыми братьями пришла, – ответила она. На ней было потрепанное платье с передником и крестьянский чепец, из-под которого выбивались светлые волосы, видно фальшивые. Ни дать ни взять, тетушка из предместья! – Из дворца мне пришлось ноги уносить. Сестре твоей спасибо, упредила и подсказала, каким потайным ходом лучше выйти, чтоб никто не заметил. Я и задала стрекача, а в мои годы от стражи бегать…
– Да ты любую молодку обставишь, – подал голос Клешнявый.
– А где Аделин? – встревожилась я. – Я помню, Медда ее унесла, но…
