Грейс однажды читала статью о детях, родившихся в тюрьме. Или что-то слышала по радио? Так или иначе, она была в ужасе. Несчастные дети! Эгоистичные матери-преступницы чаще всего отказываются от них…
Но это было в другом времени. В другой жизни. В этой жизни Грейс вовсе не находила детский центр таким ужасающим. Наоборот, это место, где работали заключенные и местные монахини-католички, было единственным ярким лучом надежды в непроглядно-мрачном тюремном режиме. Грейс страстно желала получить там работу, но шансов не было.
– Новичкам всегда достаются самые поганые задания.
Грейс послали работать на поля.
Сама работа была тяжелой: рубка деревьев для постройки новых куриных загонов, прополка сорняков, чтобы расчистить место для вольеров. Но больше всего Грейс убивала сменная работа.
«День» в Бедфорд-Хиллз не имел отношения к смене дня и ночи или к ритмам внешнего мира. В половине одиннадцатого свет гасили, но заключенным удавалось поспать только четыре часа, прежде чем в два тридцать свет снова включали, с тем чтобы полевые рабочие могли позавтракать и к четырем уже оказаться на пронизывающем холоде. «Ленч» подавали к девяти тридцати в общей столовой, обед – в два. Восемь с половиной долгих, томительных часов, прежде чем гасили свет, Грейс чувствовала себя так, словно попала в другой часовой пояс. Смертельно усталая, она не могла уснуть.
– Привыкнешь, – уверяла Карен.
Но Грейс вовсе не была в этом уверена. Хуже всего было одиночество. Часто Грейс много дней подряд не разговаривала ни с единой душой, кроме Карен. При этом остальные женщины часто болтали друг с другом, ища поддержки и утешения. Во время перерывов они рассказывали о детях, мужьях или любовниках, а Грейс словно не замечали.
– Ты чужая, – пояснила Карен. – Они знают, что ты и твой старик обкрадывали простых людей вроде всех нас. Вот и злятся. Но это пройдет.
– Но ты же не злишься! – заметила Грейс.
Карен пожала плечами:
– Мой гнев иссяк много лет назад. Кроме того, кто знает? А вдруг ты действительно невиновна? Пожалуйста, без обид, но ты не показалась мне великим криминальным умом.
Глаза Грейс затуманились слезами благодарности.
«Она мне верит. Кто-то мне верит».
Она вцепилась в слова Карен как в спасательный плот.
– Брукштайн, к тебе посетитель.
– Ко мне?
Карен выходила из куриного вольера. Рождество было два дня назад, и густой снег покрывал землю. Руки Грейс побагровели от холода. Дыхание вырывалось изо рта, как пар из кипящего чайника.
– Другой Брукштайн я что-то здесь не вижу. Часы посещений почти закончены, так что тащи свою задницу поскорее. А не то разминешься с ней.
С ней? Кто это может быть? Онор? Или Конни? Сестры поняли, что были слишком жестоки с ней? Помогут подать апелляцию?
Надзирательница повела ее в комнату для посетителей, где за маленьким деревянным столиком сидела Кэролайн Мерривейл. Разодетая, как Круэлла де Виль
[13], в широкое меховое манто, сверкающая бриллиантами, она выглядела глупо и неуместно в унылой клетушке.
Грейс уселась напротив.
– Кэролайн? Вот сюрприз!
Живя в доме Мерривейлов, Грейс остро чувствовала растущую неприязнь Кэролайн. Джон, милый Джон, с самого начала поддерживал Грейс. Но Кэролайн, которую та считала верной подругой, почти матерью, держалась отчужденно, а временами казалась просто жестокой, словно наслаждалась страданиями Грейс. Хозяйка дома не трудилась скрывать раздражение, которое вызывали в ней назойливые папарацци.
– Невыносимо! Все равно что жить в клетке зоопарка! – жаловалась она. – Когда все это кончится?
Уважение, которое она когда-то выказывала Грейс как жене Ленни Брукштайн, сменилось надменной холодностью. Грейс пыталась не обижаться. В конце концов, если бы не Кэролайн и Джон, ее бы выбросили на улицу и великий Фрэнк Хэммонд не взялся бы за ее защиту.
Но отношение к ней Кэролайн ранило. И появления ее здесь Грейс никак не ожидала.
Кэролайн огляделась, словно беглец в поисках пожарного выхода.
– Я ненадолго.
– Ничего страшного. С твоей стороны прийти сюда – уже большая любезность. Джон получил мое письмо?
Неделю назад Грейс написала Мерривейлу, спрашивая, что делать дальше. Подавать апелляцию? Нанять нового адвоката? Сколько, по его мнению, пройдет времени до пересмотра дела, и так далее.
Пока что он ей не ответил.
– Получил.
Пауза.
– Он был очень занят, Грейс. ФБР по-прежнему ищет пропавшие деньги, и Джон пытается им помочь.
Грейс кивнула:
– Конечно. Я понимаю.
Она ждала, что Кэролайн скажет что-то еще – возможно, спросит, как она держится и не нуждается ли в чем-то, – но та не спросила. Грейс растерялась.
– З-здесь не так уж плохо, – почти несвязно пробормотала она. – То есть, конечно, плохо, но ко всему привыкаешь. Хуже всего тяжелый труд. Из-за него трудно сосредоточиться на чем-то… я все время думаю о Ленни. О том, как все это могло случиться. То есть кто-то нас подставил, это ясно. Но все так запуталось. Надеюсь, что после того, как Джон поможет мне подать апелляцию, увижу свет в конце тоннеля. А пока что – сплошной мрак.
– Грейс, никакой апелляции не будет.
Она заморгала, словно выйдя из мрака на яркий свет.
– Прости… не поняла…
– Я сказала, никакой апелляции не будет, – резко бросила Кэролайн. – По крайней мере не жди от нас ни помощи, ни денег. Джон поддерживал тебя сколько мог. Но теперь и он, и все мы должны увидеть истину.
– Истину? О чем ты?
Грейс трясло.
– Пора перестать притворяться маленькой заблудившейся девочкой, – выплюнула Кэролайн. – Со мной это не пройдет. Ленни обокрал и инвесторов, и партнеров. Предал бедного Джона. Вы оба предали.
– Это неправда! Кэролайн, ты должна мне поверить! Я знаю, что Ленни исключил Джона из числа партнеров, но, клянусь, не знаю почему. Но он никогда не обижал Джона намеренно!
– Да брось, Грейс! Не считай всех дураками! Почему бы тебе не признаться во всем, не рассказать ФБР, где деньги?
Кошмар продолжался.
– Я не знаю, где деньги. Джон не такой, как ты! Он мне верит!
– Нет! – грубо отрезала Кэролайн. – Не верит. Больше не верит. И не желает иметь с тобой ничего общего. Я приехала, чтобы просить тебя прекратить его донимать. После всего, что ты и Ленни сделали с ним, со всеми нами, ты обязана оставить нас в покое.
Миссис Мерривейл встала.
Грейс боролась с порывом броситься ей на шею и молить о милосердии.
