– Эти люди, с которыми, по вашим словам, у вас прекрасные отношения, отмывали деньги. Они подонки, их доверие ничего не стоит. Я буду присутствовать на совещании, нравится им это или нет.
Джон не смог сдержать мимолетной торжествующей улыбки:
– Боюсь, что нет, Гэвин. Видите ли, я уже все обсудил с Гарри Бейном. Я п-пойду один. Сообщу вам всю информацию, которую из них вытяну. Если вам это не нравится, обратитесь к Гарри.
– Но как я могу обратиться к Гарри? – брызнул слюной Гэвин. – В Нью-Йорке три часа ночи!
– Неужели? – снова улыбнулся Джон. – Какая жалость!
Три дня спустя они вылетели в Штаты.
Джон Мерривейл доложил Бейну: те деньги, которые Ленни перевел в Швейцарию, давно испарились. Некоторые суммы были выплачены инвесторам. Остальные ушли на покупку собственности в Южной Америке. Завтра Уильямсу предстояло вылететь в Боготу. Может, там что-то обнаружится…
Гарри Бейн сжал руками виски.
«Богота! И конца этому нет…»
– Мне очень жаль насчет Женевы, сэр. Я действительно надеялся, что это прорыв!
Гарри Бейн ненавидел это «сэр». Никто, кроме Джона, так к нему не обращался. Он много раз просил Мерривейла сменить официальный тон, но у парня на этот счет явно имелось собственное мнение. Пресмыкательство было его второй натурой. Непонятно, что привлекало такого удивительного человека, как Брукштайн, к этому ничтожеству. Бейн не видел в этом никакого смысла!
– Ничего, Джон, вы сделали все, что могли. Бюро ценит ваши усилия.
– С-спасибо, сэр. Я с-стараюсь.
«Ну да. Мы все стараемся. Только за это призы не выдают. Не в этой жизни».
– Джон, не обидитесь, если я задам нескромный вопрос?
Мерривейл явно растерялся.
– Неужели вас это не волнует?
– Что именно?
– Из-за Брукштайна вы, должно быть, потеряли миллионы, верно? Десятки миллионов?
Джон кивнул.
– Работа всей вашей жизни уничтожена, доброе имя вываляно в грязи. Разве… не знаю… это не подрывает вашу веру в человечество?
– Боюсь… я никогда не имел большой веры в человечество, – улыбнулся Мерривейл.
– Ладно. Тогда в дружбу.
Улыбка мгновенно исчезла.
– Позвольте кое-что сказать насчет дружбы, мистер Бейн. Дружба – это все. Все. Единственное, что им-меет значение в этом мире. Люди могут болтать обо мне все, что хотят. Но с-скажу вам одно: я верный друг.
Он повернулся и ушел.
Гарри Бейн смотрел вслед.
Ему почему-то было не по себе.
А тем временем в одном из отелей Боготы Гэвин Уильямс стоял под холодным душем, с остервенением надраивая себя губкой. До чего же трудно оставаться чистым в этом грязном мире! Колумбия была самым злачным местом во всем мире! Здесь все было пропитано алчностью, заражено коррупцией. Гэвина тошнило от этого.
Яростно натирая свое запачканное тело, Гэвин думал о Мерривейле. В Швейцарии тот его унизил. И конечно, посчитал, что смеется последним. Но Гэвин думал иначе.
Мерривейл унизил не того человека.
Он об этом пожалеет.
Глава 12
Первый год заключения прошел быстро.
Большинство из тех, кто получил пожизненный срок, считали первые двенадцать месяцев самыми страшными. Карен описывала их Грейс так: «Ломка. Только отвыкаешь не от наркотиков, а от свободы».
Аналогия была довольно меткой, но для Грейс не годилась. Для нее первый год в тюрьме был чем-то вроде пробуждения от долгого сна. Она впервые столкнулась с реальной жизнью. Ее окружали самые обычные женщины. Из бедных семей. Женщины, выросшие не более чем в двадцати милях от ее дома, но жившие в мире, таком же чуждом Грейс, как рисовые поля Китая или пустыни Аравии.
И это было чудесно!
Грейс только в тюрьме осознала, что в прежней жизни дружба была миражем. Хрупкие, ненадежные связи поддерживали деньги или положение. В Бедфорд-Хиллз она увидела женскую дружбу иного сорта, порожденную несчастьем и укрепленную страданиями. Здесь если кто-то говорил тебе доброе слово, то не лгал и не притворялся.
Грейс медленно, осторожно, начала наводить мосты. С Карен. С девушками, которые работали вместе с ней в детском центре. Даже с Корой Баддс.
Кора была сгустком противоречий. Злобная, угрюмая и необразованная, она могла запугать любого – Грейс испытала это на собственной шкуре во вторую же ночь в Бедфорде. Но Кора была также верным другом и преданной матерью. После того как Грейс попыталась покончить с собой, материнские инстинкты Коры взяли верх. Не столько Карен, сколько Кора постаралась смягчить предубеждение остальных заключенных против «белой сучки». Когда женщины из детского центра стали бойкотировать Грейс, отказывались говорить с ней и даже обедать в одной комнате, именно Кора сцепилась с ними.
– Дайте сучке шанс! Она ничего не украла. Вы что, смеетесь? Такая, как она, черствой булки не сумеет стянуть!
– Она богата, Кора.
– У нее даже детей нет! Почему ее перевели сюда? Даже начальник лижет ей задницу!
– Меня послушайте! – веско произнесла Кора. – Начальник едва ее не уморил. Но говорю я вам: она в порядке. И вовсе не такая, какой ее выставляли в суде и в сводках новостей. Дайте ей шанс.
Медленно, неохотно женщины стали включать Грейс в свои беседы. Завоевать их доверие, а потом и дружбу стало для Грейс целью и значило больше, чем она могла выразить. Общество заклеймило женщин из Бедфорд-Хиллз как преступниц и изгоев. Теперь же Грейс впервые в жизни задалась вопросом: что, если общество само совершает преступление, отвергая подобных женщин? Прежде Грейс жила Американской Мечтой. Грезы о богатстве, свободе и погоне за счастьем были ее реальностью с самого дня рождения. В Бедфорд-Хиллз она увидела оборотную сторону золотой монеты: безнадежность бедности, непрерывную череду распавшихся семей, скверное образование, наркотики и преступления, узнала о железной хватке уличных банд.
«Все это просто лотерея. Тюрьма – вот судьба этих женщин. Точно так же как когда-то богатство и роскошь были моей судьбой.
Пока кто-то не украл их у меня».
Грейс повезло больше, чем многим заключенным. У нее было нечто редкостное и бесценное. То, за что другие женщины в Бедфорде готовы были отдать все на свете. Целеустремленность. Здесь, в тюрьме, у Грейс появилось ДЕЛО. Не похожее на покупку дизайнерских вещей в дорогих магазинах. Или на организацию вечеринки. Ей требовалось понять, что в действительности случилось в «Кворуме». И дело было не в свободе, а в правосудии. В том, чтобы найти истину.
Если бы Грейс попросили выбрать одно слово, чтобы описать, какой она стала за этот первый год, она ответила бы «свободной». И в этом, возможно, заключалась самая большая ирония.
