Кошка, она животное такое:
У огня помурлычет и на улицу сбежит.
Нрав у нее – то домашний, то звериный,
Она за крайности, против середины.
Так и человек всю жизнь лишен покоя,
Он истин боится, но дьявол в нем сидит.
Собака – наш друг отнюдь не по случайности,
Она за середину, против крайностей.
Джон Гарднер «Осенний свет»
ПРОЛОГ
Лунный свет почти не проникал сквозь узкие стрельчатые окна средневекового чешского костела. Маленькие свечи тускло освещали старинные фрески с изображениями святых. В церкви было тихо и безлюдно. Только старый священник дремал над книгой. Почти бесшумно открылась дверь, впустив ледяной ветер. Молодой человек остановился на пороге, словно обдумывая следующий шаг, а потом закрыл дверь и прошел вдоль скамей прямо к алтарю. Снежинки блестели в его белокурых волосах и таяли, оставляя следы на белом пальто. В руке он нес длинный холщовый сверток. Звук шагов гулко отражался от каменных стен. Парень опустился на колени перед алтарем и, положив сверток перед собой, развернул ткань. Старинный меч с выгравированной надписью сверкнул в свете свечей. Сложив ладони, молодой человек склонил голову набок и посмотрел на изображение распятого Христа.
«Вот я и пришел к тебе», – произнес он по-английски с легким немецким акцентом. Его голос был тих. – «Ты знаешь, на этот раз я сделал все, что мог, – он замолчал и погрузился в размышления, но потом заговорил снова, – Я хочу попросить тебя только об одном – позаботься о них».
ЧАСТЬ I
1
Я появился на свет холодным дождливым октябрьским днем тысяча девятьсот восемьдесят шестого года. Мать однажды рассказала мне в припадке откровенности, как она под проливным дождем сама добиралась в тот день в больницу, потому что отец как всегда работал. Сколько его помню, он постоянно пропадал на работе, и днем и ночью. Днем на лесопилке, по вечерам подрабатывал грузчиком сразу в нескольких компаниях. Конечно, с таким-то графиком, где ему взять свободного времени, чтобы уделить его семье. Мать вела колонку в местной газете, давая советы о том, как правильно налаживать отношения и выращивать гладиолусы. Вот вам прекрасный пример – для того, чтобы давать советы, не обязательно в чем-то разбираться. В нашей семье каждый был сам по себе, впрочем, и семьей-то по большому счету нас назвать сложно. Так, собрание людей под одной крышей.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что я стал трудным подростком в определенном смысле этого слова. Я не был дебоширом или наркоманом, неплохо учился и приходил домой вовремя. Вся «трудность» заключалась в том, что никто не знал, как общаться со мной. Люди, окружавшие меня, нагоняли скуку, и чаще всего я молчал, потому что не понимал, зачем вообще открывать рот, чтобы обсуждать такие простые вещи как погода, футбол или просмотренный фильм. В каком-то смысле я был бунтарем, плевать я хотел на общественное мнение. Жил в своем мире, со своими правилами, делал все что хотел и как хотел. Единственный человек, который выносил меня тогда – это Санни (прим. от англ. sunny – «солнечный»). На самом деле его звали Роберт, но никто, ни родители, ни даже учителя его так не называли. Я уже и не помню, откуда у него появилось это прозвище – Санни. Наверное, из-за рыжей шевелюры и веснушек. Санни был пацифистом, и никогда не влезал ни в какие конфликты. Как же для него было важно, чтобы все вокруг его обожали. И его обожали! Позитивный, общительный, как лучик солнца в нашем сером мире. Первая и последняя маска, которую он успел примерить.
Никто не понимал, почему он общается со мной. Казалось бы, что у нас может быть общего? О, у нас было очень много общего. Наша буйная фантазия не давала никакого покоя его родителям. Они ругали его, сажали под домашний арест, запрещали общаться со мной и смотреть телевизор. Мои родители по большому счету моей жизнью не интересовались. Главное пришел к ужину, ну, или хотя бы к завтраку – уже хорошо.
Мы жили на юге Германии в небольшом доме за городом на окраине леса. Здесь прошло наше детство. С рассветом мы с Санни брали велосипеды и уезжали в лес. Построили шалаш, перетаскали туда кое-какие вещи, посуду и даже какую-то еду. Мы разводили костер и готовили на нем рыбу, которую ловили в Дунае. Однажды, прочитав «Приключения Гекльберри Финна», построили свой плот и хотели пуститься на нем в путешествие, но он развалился, проплыв пару десятков метров, и мы чудом смогли вернуться на берег. Помню, боялся воды, наверное, месяц.
Вообще, мы совершали много экстремальных поступков. Прыгали на спор с крыши, разбивая колени и раздирая в кровь ладони. Гоняли наперегонки на велосипедах. Стреляли в птиц из самодельных рогаток, а как-то раз Санни тайком взял у отца воздушку, и мы подстрелили дрозда. Он был такой маленький, беззащитный. Хорошо помню этот момент первого знакомства со смертью. И это странное чувство жалости и разочарования и вопрос: зачем? Просто так? Ради забавы? Но в этом не было ничего забавного, это казалось слишком жестоким. Дрозда мы похоронили и с тех пор больше никогда не охотились на животных. По крайней мере, тогда, в детстве, вместе.
Заводилой из нас двоих был Санни, а я старался ни в чем не уступать ему. Вспоминая сейчас те дни, я замечаю, что Санни всегда ходил по краю, всегда искушал судьбу. Кто знает, был ли у него на самом деле шанс дожить до пенсии.
Потом, когда мы немного подросли, стали играть в футбол за школой с другими ребятами, но я с ними не особо дружил, я не разделял их интересы. Да и пинать мячик мне как-то не особо нравилось. Куда интереснее сидеть ранним утром на скалистом берегу покрытого молочной дымкой Дуная и мечтать о будущем.
«Когда вырасту, – говорил Санни, – стану ученым-археологом, как Индиана Джонс, – глаза его горели, когда он говорил об этом, – буду искать артефакты и попадать в разные приключения». Я же мечтал о том, как найду через пару-тройку лет какую-нибудь работу и стану жить отдельно от родителей, зарабатывать деньги сначала на машину, а потом найду себе красивую девушку и женюсь на ней. И все у меня будет просто, как у всех, как должно быть. Какая наивность! Санни всегда витал в облаках, я же твердо стоял на земле. Я был уверен, что чудеса никогда не происходят с теми, кто их ждет. Я мог рассчитывать только на себя и был почти готов прожить долгую и скучную жизнь, как мои родители, а до них их родители и их родители, и так далее до Адама, или от кого мы там произошли.
Все шло своим чередом, и когда нам было по четырнадцать, мы оба влюбились в одну и ту же девочку. Ее зовут Анна. Она приехала из Берлина. Когда ее родители погибли в какой-то катастрофе, опеку над ней взял дед. Мы думали, что ему лет сто и долго он не протянет, но он был единственным, кто у нее остался. Жизнь обошлась с Анной жестоко, но она не сдавалась. Всегда с улыбкой. До сих пор помню, как впервые увидел ее на пороге класса пасмурным зимним утром. Казалось, она появилась откуда-то из другого мира: ее щеки румянились от мороза, большие голубые глаза блестели и на светло-рыжих кудряшках таяли снежинки. А ее улыбка… За ее улыбку я был готов отдать все на свете, лишь бы она улыбалась только мне.
