Как-то мне не удается вспомнить, когда это я на такое соглашалась. Возможно, что и не соглашалась вовсе.
– Но… – начинаю я, однако Кейт тут же вручает мне несколько отпечатанных листов бумаги, и я принимаюсь их читать, поскольку просто не представляю, что мне еще делать. Там идет «часть первая», «часть вторая», куча разных пунктов. – Совершенно не понимаю, что тут понаписано.
У нас со всеми бумагами всегда разбирался Глен, он же их все и подписывал.
Кейт заметно нервничает, пытается разъяснять мне какие-то юридические термины.
– На самом деле, все это очень просто, – говорит она.
Представляю, как ей хочется, чтобы я это подписала! Будет ей, верно, от начальства хороший нагоняй, но я все равно кладу контракт на стол и мотаю головой.
Кейт испускает шумный вздох.
– Хотите, чтобы сперва их изучил какой-нибудь адвокат? – спрашивает.
Я киваю.
– А у вас есть знакомый адвокат?
Снова киваю и звоню Тому Пэйну. Он был адвокатом Глена. Времени прошло уже немало – надо думать, года два, – но у меня в мобильнике до сих пор есть его номер.
– Джин?! Приветствую! Как вы? Сильно сожалел, услышав про несчастный случай с Гленом, – говорит Пэйн, когда его секретарша нас соединяет.
– Спасибо, Том, очень любезно с вашей стороны. Послушайте, мне сейчас необходима ваша помощь. The Daily Post хочет получить от меня эксклюзивное интервью и готово подписать со мной контракт. Не могли бы вы взглянуть на него как юрист?
Последовала пауза. Могу представить, какое удивление отобразилось на его лице!
– Интервью? – переспрашивает он ошарашенно. – А вы уверены, что это надо делать, Джин? Вы хорошо все обдумали?
Истинные его вопросы остались невысказанными, и я ему за это благодарна. Я ему говорю, что все обдумала и что это единственный способ избавиться от преследования газетчиков. Я уже начинаю говорить словами Кейт. В деньгах я на самом деле не нуждаюсь. Глен получил четверть миллиона компенсации за выходку полиции (эти «грязные деньги» мы вложили поскорее в строительное общество), да еще меня ожидает страховка после его смерти – но в то же время мне, наверное, не помешали бы те пятьдесят тысяч фунтов, что готова выплатить газета.
Тома все это явно не убеждает, однако он соглашается почитать контракт, и Кейт тут же отсылает ему документ по электронной почте.
Сидим, ждем. Она пытается меня уговорить сделать маску для лица или еще что-нибудь такое. Но мне совсем не хочется, чтобы меня снова кто-то теребил, и, отказавшись, просто в ожидании сижу.
После того как завершилось дело Глена, между мной и Томом осталась некая особая связь.
Мы с ним стояли рядом, ожидая, когда Глена отпустят со скамьи подсудимых, и Том не решался на меня взглянуть. Наверное, боялся того, что может разглядеть в моих глазах.
Как сейчас, вижу нас обоих в зале суда. Вроде бы вот он, конец всем испытаниям – но на самом деле еще совсем не конец.
Я так была рада тому, как этот судебный процесс упорядочил всю мою жизнь! Каждый мой день шел по единому плану. Ежедневно я в восемь утра отъезжала от дома, элегантно одетая, словно спешила на работу в какой-нибудь офис, и каждый день в пять тридцать возвращалась домой. Моя работа состояла в том, чтобы оказывать поддержку мужу и ничего при этом лишнего не говорить.
В здании суда было точно в храме. Мне нравились эти гулкие коридоры, эхом отражающие каждый звук; нравилось, как пробегающий по залу легкий ветерок шевелит на столах листки бумаг. Нравилась даже болтовня людей в буфете.
Первый раз Том привел меня туда задолго до того, как должен был появиться в зале и предстать перед судом Глен, так что у меня было время хорошенько осмотреться. Мне уже доводилось видеть Олд-Бейли
[18] по телевизору: в каких-то новостях как раз перед ним стоял корреспондент, рассказывая то ли об убийце, то ли о террористе, – а изнутри мне это здание было знакомо разве что по полицейским сериалам. В реальности же я обнаружила совсем не то, что ожидала увидеть. В помещении там сумрачно и гораздо теснее, нежели это кажется на телеэкране; повсюду стоит запах пыли, точно в школьном классе, а из-за обилия темного дерева царит ощущение дремучей старины.
Мы с Томом решили прогуляться по зданию суда, пока на весь день не затянулись слушания. В Олд-Бейли тогда было тихо и чудесно – почти нигде ни души. Совсем не то, что при появлении Глена в суде, когда еще только назначали дату заседания по делу: тут уже все было битком забито. Народ даже выстраивался в очереди, чтобы его увидеть! Люди приносили с собой сэндвичи с термосами, словно собирались сюда на торги или еще какое-нибудь долгое мероприятие. А разные газетчики плотно теснились позади меня на специальных местах для прессы.
Я сидела опустив голову, делая вид, будто разглядываю что-то в своей сумочке, пока тюремные надзиратели не привели Глена в камеру для подсудимых. Выглядел он каким-то жалким и мелким. Хотя я принесла Глену его лучший костюм «на выход», и он чисто выбрился, – смотрелся все равно ничтожно. Он оглянулся на меня и даже подмигнул – мол, ерунда все это. Я попыталась улыбнуться в ответ, но во рту у меня пересохло, губы прилипли к зубам.
В тот день все прошло настолько быстро, что я даже не успела еще разок взглянуть на Глена, прежде чем его увели. Потом мне еще позволили с ним повидаться. Он уже сменил свой парадный пиджак с брюками на тюремную форму, похожую на тренировочный костюм, снял свои лучшие ботинки.
– О! Джинни! Привет, любимая! Как же все это отдавало фарсом, а? И адвокат мой говорит, что все это чистый балаган.
«Еще бы он этого не говорил, – так и хотелось мне сказать. – За это ты ему и платишь».
Суд был назначен на февраль, через четыре месяца, и Глен не сомневался, что до той поры все уже разрешится.
– Это же все бред собачий, Джинни! – говорил он. – Ты сама же это знаешь. Полицейские врут, просто чтобы набить себе цену. Им надо было кого-то арестовать – вот я и подвернулся. Угораздило меня в тот день и в том районе прокатиться на голубом грузовичке.
Глен пожал мне ладонь, и я в ответ стиснула его руку.
Конечно же, он прав. Все это просто бред.
Я отправилась домой, делая вид, будто все у нас и впрямь нормально.
В самом доме так оно и было. Мой маленький мирок оставался в точности таким, как и прежде: те же стены, те же чашки, та же мебель. Но вот снаружи все преобразилось. На тротуаре напротив нашего дома теперь словно разворачивалась какая-то «мыльная опера»: он просто кишел людьми, которые откуда-то появлялись, туда-сюда ходили, сидели, глядя на мою дверь. И все надеялись хоть глазком меня увидеть.
Время от времени мне приходилось куда-то из дома выходить, и тогда я старалась облачиться как можно более неузнаваемо, полностью закрывалась одеждой и подолгу собиралась с духом в прихожей, прежде чем быстро и внезапно выскочить за дверь. Естественно, совсем избежать фотокамер было невозможно, но я все же надеялась, что рано или поздно им надоест делать одни и те же снимки, на которых я иду по дорожке перед домом. А еще я сообразила мурлыкать про себя какую-нибудь песенку, чтобы не обращать внимания на разные вопросы и выкрики.
