– Как она ухитрилась? Ты-то куда смотрел?
– Я ушел из дому в восемь утра, тут она и сбегала за бутылкой.
Я взял маму за плечи, Гарди – за ноги. Мы взвалили ее на кровать и стащили через голову платье.
– У нее другая комбинация есть? – спросил я.
– Есть, конечно. Думаешь, мы успеем привести ее в чувство?
– Не снимай тогда эту, черт с ней. Отведем ее в ванную прямо так.
Отведем, как же. Скорее отволочем. Самое трудное было посадить маму в ванну. Мы с Гарди тоже порядком промокли, но в конце концов преуспели.
– Держи ей голову, а я сварю кофе покрепче! – распорядился я.
– Открой у нее в комнате окно, чтобы проветрилось! – откликнулась Гарди.
– Открыто уже.
Я включил чайник, набил фильтр кофейника до отказа и снова побежал в ванную. Гарди умывала маму, повязав ей голову полотенцем. Та постанывала и пыталась увернуться от холодной воды. Руки-ноги у нее покрылись мурашками.
– Приходит уже в себя, но я прямо не знаю, Эдди, как мы за три часа…
– Даже меньше. Как очухается, помоги ей вылезти и вытри ее, а я побегу в аптеку. Есть какое-то средство… не знаю, как называется.
Я переоделся в сухие брюки и рубашку. Придется идти на похороны в будничном костюме, но тут уж ничего не поделаешь.
В ванной слышался мамин голос – она бубнила что-то невнятное, но не ругалась, не истерила. Может, и успеем еще.
Я залил кипяток в кофейник, поставил его на тихий огонь и помчался в аптеку Классена. Я его знал, верил, что болтать он не станет, и потому выложил все как есть.
– Есть хорошее средство, патентованное, – произнес он.
– И что-нибудь дыхание освежить, – попросил я. – Ей ведь с людьми общаться.
Короче, мы это сделали. Привели маму в чувство.
Похороны прошли достойно. С папой я уже попрощался и воспринимал их просто как необходимую церемонию, дань уважения его праху. Я сидел по одну руку от мамы, Гарди – по другую, дядя Эмброуз с другой стороны от меня.
После службы ко мне подошел Джейк, мастер из типографии.
– Ты ведь вернешься к нам, Эд?
– Разумеется.
– Можешь не спешить с выходом. Работы сейчас не так много.
– Мне надо кое-что сделать, Джейк. Ничего, если меня пару недель не будет?
– Выходи, когда хочешь, только не передумай. Без отца, конечно, будет уже не то, но начал ты хорошо и скоро получишь хорошую специальность. Мы тебя ждем.
– Я вернусь. Обязательно.
– В шкафчике Уолли остались кое-какие вещи. Прислать их или сам зайдешь?
– Зайду. Мне еще зарплату надо получить за три дня, с понедельника по среду. И папе причитается то же самое.
– Я скажу в конторе, чтобы тебе приготовили чеки.
Дядя Эмброуз вернулся с кладбища вместе с нами.
Мы сидели молча, не зная, о чем говорить. Дядя предложил сыграть в карты, и мы сыграли, в джин-рамми – он, я и мама.
– Вечером отдыхай, – сказал он, когда я вышел проводить его, – а завтра в полдень жду тебя в своем номере.
– Ладно. А вечером точно не надо ничего делать?
– Нет. С Бассетом я и без тебя встречусь. Попрошу его выяснить, кто живет в тех квартирах, где веранды в переулок выходят. Подготовительную работу он сделает лучше нас, а если там наметится след, мы им тоже займемся.
– Тоже? Ты Кауфмана имеешь в виду?
– Его. На дознании он врал, ты заметил?
– Да, были сомнения.
– А я даже не сомневался. Бассет с ним подкачал, но мы это исправим. Значит, в полдень я тебя жду.
Около семи часов мама предложила мне сводить Гарди в кино, на Луп куда-нибудь. Ну что ж, подумал я. Может, маме одной побыть хочется. Я наблюдал за ней незаметно, пока Гарди смотрела в газете, что где показывают: напиваться снова она вроде не собиралась, да и вряд ли ей захотелось бы после утренней встряски. На похоронах никто ничего не заметил, даже дядя Эмброуз, по-моему. Все осталось между нами и аптекарем Классеном. Глаза у мамы, правда, покраснели, и лицо отекло, но все должны были подумать, будто это от слез.
Думаю, папу она любила по-настоящему.
Гарди выбрала какую-то муть, но между сеансами там играли хороший свинг, и я согласился. Фильм действительно оказался паршивый, зато духовые в оркестре – что надо. Два тромбона, оба отличные. Один солировал не хуже Джека Тигардена. В быстром темпе, может, и нет, но его низы прямо насквозь пробирали. Я бы миллиона баксов не пожалел, чтобы так научиться, будь у меня миллион.
В конце, когда они все в пляс пустились, Гарди стала притопывать. Ей хотелось еще и потанцевать где-нибудь, но я сказал «нет». Хватит и того, что в кино сходили в день похорон.
Когда мы пришли домой, мамы не было. Я полистал журнал и лег спать.
Среди ночи меня разбудили голоса – мамин, пьяный, и мужской, как будто знакомый. Мне стало любопытно; я встал и приблизился к двери, но мужчина уже ушел. Слов я не слышал, одни голоса. Они не скандалили, разговаривали спокойно.
Мама протопала к себе в спальню. Приняла она, судя по всему, хорошо, но все же меньше, чем утром. Решив, что насчет окна можно не беспокоиться, я снова лег и стал думать, чей же это был голос.
Бассета, вот чей. Рыжего копа.
Может, он думает, что это она, и подпоил ее, чтобы созналась? Мне это не нравилось, а другая возможная причина, то есть что Бассет просто ее обхаживает, нравилась еще меньше. У него жена есть, больная. А если он дело путает с удовольствием, то это вообще подло. Надо же, как я в нем ошибался! Симпатизировал ему даже после того, как он принял взятку от дяди Эмброуза.
Я долго не мог заснуть и утром проснулся со скверным вкусом во рту. На улице по-прежнему парило. Я что, каждый раз теперь в семь часов подниматься буду, даже без будильника? Пока я одевался, мне пришло в голову, что насчет Бассета я могу ошибаться. Просто он увидел пьяную маму на Кларк-стрит и проводил домой, чтобы с ней ничего не случилось.
Пока я пил кофе, в кухню явилась Гарди.
– Привет, Эдди. Не спится что-то, чего так валяться.
– Угу.
– Кофе еще остался?
– Ага.
Она пошла одеться и уселась напротив меня. Я налил Гарди кофе, она взяла рогалик из хлебницы.
– Эдди…
– Да?
– Во сколько мама явилась домой?
– Не знаю.
– Ты слышал вообще, как она пришла?
– Да слышал, слышал. Не знаю только, когда. Не посмотрел на часы.
– Но поздно? Ночью уже?
– Вероятно. Я уже спал. Она-то теперь, небось, проспит до полудня.
