– Есть, шеф! За что бы я, интересно, спекся? – подхватил я.
– Да хоть бы за банк «Бертон». Больно пострелять любишь. Ну, сунулся кассир к кнопке, зачем его мочить-то было? Мог бы и в руку стрельнуть.
– А если бы он дотянулся?
– Или когда мы со Сванном разбираться пошли. Его бы как раз замочить, и всех дел, а ты? Помнишь, что с ним сотворил?
– Ну и чего? Он сам напросился.
– Неплохо, Эд, – улыбнулся дядя, выйдя из роли, – но больно уж ты спокоен. Ты парень дерганый. У тебя ствол под мышкой, и ты о нем ни на минуту не забываешь.
– Ясно, – кивнул я.
– Еще глаза. Видел, какие глаза бывают у парня, который пару косяков выкурил?
– Да.
– Ну вот. Он король вселенной и при этом весь на пружинах. Сидит вроде тихо, но никто его и десятифутовым шестом не захочет тронуть.
– Ага, понял.
– Вот и запомни. Не смотри на человека так, будто убить его хочешь, это любительщина. Смотри сквозь него, словно тебе без разницы, убивать его или нет. Как на телеграфный столб.
– А голос как должен звучать?
– Пасть вообще не разевай – отвечай только, если я о чем-то спрошу. Говорить буду я, и кратко. – Дядя посмотрел на часы. – Пять, в наших местах как раз утро. Двинули.
– Это на весь вечер?
– Может, и дольше.
– Я тогда позвоню? Только это личное… подождешь меня в холле?
– Конечно.
Если бы ответила мама, я бы повесил трубку, не хотел говорить с ней, не узнав сначала, что ей наплела Гарди. Но ответила она, сестрица моя.
– Гарди, это Эд. Мама встала уже? Говорить можешь?
– Она в магазин пошла. Ох, Эдди, какая я дура!
Похоже, все на мази.
– Ладно, забыли, только чтобы это было в последний раз, ясно? Выкинешь такое опять – придушу.
Гарди хихикнула.
– Мама знает, что ты выдула ее виски?
– Нет, Эдди, я очухалась первая. Самочувствие было жуткое, мне до сих пор плохо, но мама чувствовала себя так же и ничего не заметила. Я сказала, что у меня голова болит, вот и все.
– А как же гениальный план отучить ее от питья?
– Про это я, Эдди, забыла начисто. Старалась только не попасться ей под горячую руку, если бы она начала кричать, я бы уже не выдержала.
– Вот и выкинь это из головы. Вместе с другой своей гениальной идеей. Ты помнишь, что вытворяла по пьянке?
– Нет, Эдди… а что?
– Передай маме, что я вернусь поздно, но пусть не волнуется – я с дядей Эмом. Может, только утром приду, – сказал я и повесил трубку, пока Гарди не начала задавать вопросы.
Я спустился в лифте, стараясь отвлечься от домашних проблем. Костюм и шляпу дядя Эмброуз подобрал правильно: в зеркале лифта я выглядел как тертый парень лет двадцати двух.
Я придал глазам нужное выражение, и дядя одобрительно кивнул, увидев меня.
– То, что надо. Я сам начинаю тебя побаиваться.
Мы добрались до Чикаго-авеню и повернули на запад, прошли мимо полицейского участка. Я смотрел прямо перед собой.
Переходя наискосок к углу Орлеан и вывеске с рекламой пива «Топаз», дядя произнес:
– Значит, так, Эд. Помалкивай, следи за Кауфманом и слушайся моих указаний.
– Ясно.
Мы вошли. Кауфман наливал пиво двум посетителям у стойки. В одной кабинке сидела пара, видимо, муж и жена. Двое у стойки окопались здесь, похоже, еще с полудня и друг с другом не разговаривали.
Дядя сел за дальний стол лицом к Кауфману. Я поставил стул так, чтобы тоже следить за хозяином. Не слишком приятное зрелище, надо сказать. Приземистый, коренастый, лет сорока пяти. Длинные и сильные руки волосатые, как у гориллы – рукава чистой белой рубашки он закатал по локоть. Волосы зализаны назад, а вот побриться бы не мешало. Очки с толстыми стеклами. Бросив в кассу двадцать центов за пиво, Кауфман направился к нам. Я не сводил с него холодных, оценивающих глаз.
Он явно умел за себя постоять, как, впрочем, и большинство здешних барменов: иначе они бы выбрали себе другое занятие.
– Что желаем, джентльмены? – спросил хозяин.
Наши взгляды случайно встретились. Помня приказ, я не шевельнул ни единым лицевым мускулом, думая: «Пришибить бы тебя».
– Содовую, – попросил дядя. – Два стакана обычной соды.
Кауфман посмотрел на него, не совсем понимая, разыгрывает тот его или нет.
– Два стакана содовой, – повторил дядя и бросил на стол купюру.
Кауфман, умудрившись даже пожать плечами без единого движения, взял деньги и принес нам содовую и сдачу.
– Запить что-нибудь? – спросил он.
– Как захотим, скажем, – отрезал дядя.
Мы молчали. Эм попивал свою соду. Двое любителей пива ушли, на их место явились трое других. Не обращая на них никакого внимания, мы наблюдали за Кауфманом. И ему, как вскоре стало заметно, это сильно не нравилось.
В баре появились еще двое, пара из кабинки ушла. В семь часов заступил на смену бармен, высокий и тощий, показывающий в частой улыбке золотой зуб. Когда он занял место за стойкой, Кауфман приблизился к нам.
– Еще две соды, – заказал дядя.
Хозяин взял со стола мелочь, налил нам напиток, принес. Потом снял фартук, повесил его на крючок и скрылся в задней двери.
– За копами пошел? – предположил я.
– Нет, он пока не настолько напуган. Пожрать скорее всего. Неплохая мысль, кстати.
– Господи! – Я вдруг вспомнил, что уже второй день обхожусь практически без еды. Быка мог бы съесть.
Подождав несколько минут, мы направились на Кларк-стрит и поели в кафе, где готовили лучшее во всем городе чили.
– Теперь снова туда? – спросил я, когда мы пили кофе.
– Разумеется. Придем к девяти часам и просидим до двенадцати. Тут-то он и заерзает.
– А потом?
– Подбавим жару, чтобы ерзал шибче.
– А если он все-таки вызовет копов? Мы, конечно, не нарушаем закон, просто сидим и пьем соду, но у полиции могут возникнуть вопросы.
– С копами все согласовано. Бассет потолковал с лейтенантом в здешнем участке, тот даст своим копам правильную инструкцию, если вообще кого-то пошлет.
– Вон что. – Я начинал понимать, что сто баксов Эм действительно не зря потратил. Это первые дивиденды, а Бассет ведь еще обойдет квартиры с выходящими в переулок верандами.
Поев, мы заглянули в тихий кабачок на Онтарио-стрит и взяли по пиву. Говорили в основном о папе.
– Парень он был что надо, – рассказывал дядя. – На два года моложе меня и буйный, что твой жеребенок. Хотя у меня тоже пятки чесались, до сих пор чешутся, потому и я пошел в карнавальщики. Любишь путешествовать, Эд?
