– Ах, забыл же совсем! – хлопнув себя по лбу, Василий Умной-Колычев поспешно бросился прочь. Не забыв позвать за собой старшего – Ваську Хвоща. – Вот что, Василий. Я отойду ненадолго, а вы начинайте тут без меня.
– Да уж, господине, начнем, – поклонившись, гнусно улыбнулся расстрига.
Боярин тут же погрозил ему кулаком, поднес к самому носу:
– Только не вздумайте девку насмерть забить! Иначе все на кол пойдете. Полегоньку с ней, ласково – не бейте кнутом, гладьте.
– Не сумлевайся, воевода боярин-князь! Все как надо сладим, вот те крест!
Расстрига поспешно перекрестился на видневшиеся прямо напротив башни, за елками, золоченые купола Архангельского собора.
– Смотрите у меня… ужо!
Солнце садилось где-то далеко за Кремлем, за болотами и лесами, посылая последний привет оранжевому закатному небу. Смеркалось, и над всем Кремлем плыл сладковато-пряный запах цветущей сирени.
Дождавшись, когда подручный скроется в подвале приземистой Тайницкой башни, Василий Умной-Колычев вдохнул полной грудью медвяной воздух начинавшейся июньской ночи и, прислушавшись к пению соловья, поплотнее запахнул охабень. Хоть и теплый стоял июнь, а все ж вот сейчас – знобило. Год уже знобило, после того как в прошлом мае обвинили его, Умного-Колычева, в заговоре супротив самого батюшки-царя! Других заговорщиков во главе с князем Тулуповым в августе месяце и казнили, и для него, Василия, тоже уже был приготовлен кол. Вот здесь же, в Тайницкой башне, боярин Василий и сидел, дожидаясь неминуемой казни. В том самом подвале, где нынче томилась Старицкая Машка… от которой одни беды, как и от муженька ее, Арцымагнуса-короля!
Он, он, Арцымагнус проклятый, еще года два назад нажаловался самому царю, что, мол, воевода Василий Умной-Колычев, в Ливонии войском командуя, кровавые расправы чинит, тем самым местное население против государя настраивая! Схватили тогда, привезли в Москву, едва не казнили. Простил тогда государь, в Коломну воеводой отправил. В прошлом же лете опять едва не казнил!
Вспомнил вдруг боярин, как сидел прошлолетось в этой вот башне, в подвале, как уснул, канул в забытье – и собственную смерть, казнь свою увидел! Не на колу, слава Богу – на плахе. Но и то приятного мало.
Проснулся тогда боярин в холодном поту, вскочил со старой соломы… и тут узрел дьявола! Огроменный, в плаще длинном, черном, во лбу – звезда синим огнем горит! Бросился Василий крестовое знаменье класть да творить молитву – и сгинул дьявол, пропал, один лишь зеленоватый туман после себя оставил.
Узник же к тюремщикам своим кинулся, воззвал… Пришли тюремщики – не те, что поначалу были, другие. И так удивились, на боярина глядя, словно б он из мертвых восстал! Вывели Василия на улицу – а там снег уже, зима! С полгода как единый миг пролетело. Одно хорошо, к тому времени простил уже его государь. И вновь на пост важный назначил! При себе держал, знамение в непонятном сем случае усмотрев. Одна ж из северных колдуний, старуха-лопарка, что при царе была, сказала, мол, не свою жизнь ты, боярин Василий нынче ведешь. Нет тебя – мертвый.
Ох, страсти Господни! Перекрестившись на Архангельский собор, боярин Умной-Колычев подошел поближе к оконцу – низенькому, в траве, – прислушался. Чтой-то там, в подвале, аспиды Васькины творят?
Растянули красавицу Марьюшку прямо на грязном ложе. Двое за руки держали, третий – Колька Косой Упырь – на ноги уселся да смотрел, аки пес, преданно. Васька же Хвощ, расстрига чертов, княжну раздевать начал. Не торопясь, глумливо, с присказками-прибаутками мерзкими.
– А ну-ка, поглядим, что у нас там, под платьем да под рубашкою? Опа! Никак грудь! Ну-ко, ну-ко… Колька, хошь пошшупать? А чего ж не пошшупать? Запросто!
Сказал и хвать ручищей за голую девичью грудь. Так сдавил, что у Машеньки слезы из глаз потекли. Дернулась девчонка, заругалась самыми последними словами. Орясинами всех обозвала, а Кольку – так еще и дундуком.
Колька обиделся, кулачище сжал.
– А ну, охолонь! – помня боярское указанье, резко приказал Хвощ. – Охолонь, кому говорю! Или захотел на кол?
– Да я уж ее не ударю, гы, – здоровяк ухмыльнулся и одним махом сорвал с узницы остатки одежды. – Токмо пощекочу, гы…
И стал, черт такой, щекотать девку за все срамные места. А та вновь задергалась, выгнулась, глазищами заблистала… Ну, что сказать – парни-то кругом не железные, чай! Как тут устоишь, когда во власти твоей такой вот кусок аппетитный?
– А давай-ко ее, Васенька… – тут же и предложил Упырь. – Все одно уж не дева. Не убудет, чай.
Пожевал губищами Хвощ, погладил нагой живот узницы, распалился…
– А давай! Токмо чур по старшинству, и язм – первый.
– Да кто ж, Васенька, против-то? Кто? А ну-тко, парни, держите ее.
Никого не стесняясь, скинул расстрига порты.
– Не надо держать, больно мне, – подала голос Маша. Спокойно так сказала, без ругани, без вредности всякой. – Я ж и так вся ваша. Так хоть сладкость испытаю… Ну, не держите же, говорю!
Тюремщики переглянулись, Колька Упырь даже с восхищеньем присвистнул. Вот это девка, вот это княжна! Сама на все согласная. Хотя попробуй тут не согласись, и впрямь – себе дороже.
– Ох, дщерюшко-о-о…
– Не, не надо так. Ложе уж больно жесткое. Давай-ко я вот так вот встану да повернусь…
Встала княжна, повернулася… а как наклонилась, так слюною все изошли! А Колька Упырь, радостно засопев, едва не оттолкнул старшого.
Расстрига же, сладострастно закусив губу, подошел ближе.
А дальше и не понял – что было. Не успел. Только и заметил, как сунула узница руку под ложе. А потом щелкнуло что-то, ударило в лоб. Хорошо так ударило – насмерть!
Три пули оставалось в браунинге, тремя выстрелами княжна насмерть уложила троих, четвертого же хмыря ударила рукояткой в висок. Бедняга так и повалился – молча, без крика.
Заподозрив недоброе, воевода боярин Умной-Колычев опрометью бросился в подвал… да так у решетки и замер, увидев струящийся в глубине темницы знакомый зеленоватый свет! Тот самый, диавольский.
– Господи, спаси, сохрани…
В дьявольском зеленоватом сверкании в полу вдруг открылся подземный ход. Узкий, черный, манящий свободой.
Недолго думая, княжна схватила в охапку одежду и бросилась вниз. Исчезла, сгинула, а следом за ней пропало и мерцание. И подземный ход затянулся, исчез!
Воевода Умной-Колычев, видя такое дело, выскочил наружу и, еле дождавшись утра, со всех ног подался прочь из Кремля. Из Москвы. Куда-то на север, где, говорят, имелась у него вотчина.
* * *
Нарядная Рига шумела в победном праздничном ликовании! Братство Черноголовых выставило на ратушной площади большие дубовые бочки с бесплатным – для всех – пивом, налетай, не хочу. Не отставали и другие торговые гильдии – весь город был украшен венками из одуванчиков, ромашек и васильков. Бюргеры радовались. Может быть, даже не столько победе над шведами, сколько новому своему королю – Магнусу Ливонцу, недавнему врагу, за которым, впрочем, признавали множество славных и полезных для купечества дел.
