Этот зубрила из Лундского университета, кажется, считал себя сверхчеловеком. Троица «Burning Corpses» нервно завертелась на своих местах, и фыркнули девчонки-подростки, сидевшие на полу.
За исключением девочки с повязкой на груди. Она молча сидела в кресле.
Оскар сказал, что его родители уехали и пора разорить бар. Сначала все было нормально, но вскоре он уже нес какую-то академическую муть.
Как будто он знал все. Знал, что такое стоять на сцене, быть горячо увлеченным чем-то, любить то, что делаешь, – и в то же время ненавидеть это. Он сравнивал это «стоять на сцене» с какими-то убогими докладами в университете. Эйстейн его отлупит рано или поздно.
Возможно, кое в чем он и прав – ну и что? Оскар говорил, что смысл сатанизма – достичь изначального хаоса, который существовал до всего, достичь тьмы этого хаоса, жить вне общества и всегда стремиться к недостижимому и неизведанному. Он утверждал, что блэк-метал сродни религиозному фундаментализму. Та же искренняя, чистая вера. Экстаз, эйфория. Концерт – это и театр, и совместная молитва. Оскар, кажется, умел все, знал все, и Эйстейн уже готов был взорваться.
Симон понял, что должен остановить его.
– По-твоему, это театр? – сказал он, снимая кожаную куртку и закатывая рукава. Раны еще кровоточили, и Оскар забормотал, что, может, и нет, но все же это особая форма искусства. Смешение музыки и религии.
– Действительность встречается с перфомансом. Вроде того.
– Вроде того?
Симон взял один из высоких бокалов, влил в себя пузырьки и отломил ножку.
– Заявляю, что мне симпатичны мусульмане-фундаменталисты. – И он направил острие осколка в сгиб локтя. – Они преданы своей вере, и я восхищаюсь их преклонением. Но вот эта пантомима? Существуют тут какие-то законы?
– Перестань, – сказал Оскар. – Пятна останутся на диване.
«Burning Corpses» помалкивали, как и девочки на полу. Эйстейн, которого все как будто забавляло, сделал большой глоток того, что у него сейчас было в бокале. Виски, наверное, или какой-нибудь коньяк.
Девочка с повязкой улыбнулась Симону. Он подумал, что она симпатичная.
– Суть сатанизма – хаос, но и у хаоса есть свои законы, – уверенным тоном заявил Оскар.
– Физику изучаешь? – спросил Симон, и Оскар кивнул.
Симон знал, что такое физика. Легкое надавливание на вену в сгибе локтя. Оскар его даже не заметил, но Симон знал, что он только что проколол вену.
Давление может быть высоким, особенно если ты выпил. Вот это – физика.
Симон убрал ножку бокала.
Тонкий фонтанчик крови брызнул над столом, достав даже так называемого физика, сидевшего с другой стороны.
Симон опустил рукав и зажал рану большим пальцем.
– Ну как, удалась провокация?
Черная меланхолия
Полуостров Бьере
На полуострове Бьере в северо-западном Сконе живет человек, который скоро не будет жить.
Ханс-Аксель Юнг – майор в отставке, и я спускаюсь на берег Глимминге, чтобы убить его.
Каждое утро в это время он выгуливает собаку, и по нему можно сверять часы.
Туман; свет плоский и мутный, но я вижу край берега и угадываю узловатые ветки березовой рощи. Где-то поодаль жужжит ветряная электростанция; в тумане кажется, что ее лопасти свободно вращаются в воздухе.
Я достаю револьвер. Бельгийский наган, который Ханс-Аксель подарил папе, когда они служили в армии. Револьвер, которому больше пятидесяти лет и с которым папа учил меня стрелять в пору моего детства.
Это было лето в Витваттнете, далекое от проведенных под замком будней в Брумме, и был я, который предложил пострелять по оленям в одном саамском поселке. Папе пришлось заплатить компенсацию тамошним сволочам, а меня отправили в Сконе – учиться дисциплине.
Жить мне определили у майора Юнга, одного из Старейшин. Он купил дом на западном побережье Сконе, в этом ему помог Ингу.
И мне пришлось узнать все на свете об интеллекте и об этикете.
Живот подтянуть, грудь колесом, и «смирно», и «вольно», и подъем с петухами, и бегом марш вдоль залива, а потом – ледяной душ и переодеться в гражданское.
Потом было свободное время, когда Юнг уезжал в Хальмстад, в Халландский полк, защищать страну от красных, как защищал страну Вильгельм фон Зальцбург еще в 1624 году, и рядовой Карлссон-номер-91-й, и 87-й тоже защищал, даже если это было только в кино или в комиксах.
Оставаясь один, я рыскал по всему дому, и так как дом был полон старой военной радиоаппаратуры, свою первую кассету я прослушал именно там.
Мне не хватало одного человека, и кассеты служили нам средством связи.
Оружие лежит на дне сумки, пальцы нащупывают жесткую коробку. В ней – четырнадцать патронов, достаточно для двух полных магазинов. Рядом – пробирка. Сейчас она прохладная, но очень скоро станет теплой.
Папа приехал в гости, когда Халландский полк устраивал встречу старых сослуживцев; они с Хансом-Акселем вернулись поздно ночью, разбудили меня и спросили, не хочу ли я пострелять из нагана.
В саду под каменной оградой они выстроили в ряд пять бутылок и стали ждать, когда я выстрелю; я сосредоточился на бутылках. Пять штук; и я представил себе, что это папа, Ханс-Аксель, Ингу, Фабиан и Вильгельм Карлгрен.
В наган вмещается пять патронов, и я выстрелил в Фабиана, потом в Ингу и Ханса-Акселя, но когда пора было стрелять в папу, я сначала выстрелил по последней мишени.
Я заряжаю револьвер, но с предохранителя не снимаю – не хочу случайно разрядить его.
Кладу револьвер в сумку и выхожу на прибрежную пустошь.
Тропинка вьется между низких кустов. Пластиковые пакеты, бутылки и множество другого хлама – мусорная лента тянется вдоль берега. Работа осенних штормов.
Синие блестящие скорлупки мидий – их тысячи – образуют хрупкий ковер, и под ботинками хрустит. Водоросли пахнут смесью вареной капусты и канализации.
Я могу коротко описать то, что вижу на берегу, очень просто: водоросли, мидии и низкие каменные стены. Берег покрыт песком и мусором. Море. Туман и темнота.
Мидии красивые, я это вижу, и что? Они трогают меня не больше, чем гнилые водоросли.
Я прохожу мимо двух длинных мостков, потом пляж расширяется.
Я шагаю быстро, и вскоре справа вырастает бункер.
Я знаю, что Ханс-Аксель близко. Как бывший военный он хорошо чувствует себя среди старых оборонительных сооружений, остатков того времени, когда горела вся Европа, времени, в котором он хотел бы жить.
Внезапно – словно удар в голову.
Мне становится дурно, берег как будто вытягивается в бесконечность.
