Когда загорелся зеленый, Хуртиг свернул направо и припарковался на Коксгатан.
Они нашли подъезд, и Хуртиг ввел код, полученный от Хольгера. Поднявшись по лестнице на нужный этаж, они оказались во внешнем коридоре – балконе, с которого открывался вид на большой тенистый внутренний двор. Хуртига поразила тишина. Словно центр города находился в нескольких милях отсюда, а не в десятке метров.
Они изучили таблички на дверях и нашли наконец фамилию «Сандстрём».
Хуртиг позвонил в дверь и подождал. Через несколько секунд ему показалось, что в прихожей кто-то шевелится. Он приподнял козырек почтовой щели и сообщил, что это полиция, однако реакции не последовало.
– Ах ты чёрт, – сказал Шварц и подергал ручку, отчего дверь тотчас отворилась.
В прихожей попахивало хлоркой. Стену украшало полотнище с текстом «В гостях хорошо, а дома лучше»; Хуртиг увидел густавианский стул и галошницу с дамской обувью.
Какой-то молодой человек, выйдя из кухни, остановился в дверном проеме и уставился на незваных гостей. Худой, почти истощенный, сосредоточенное пепельно-серое лицо.
– Симон? – спросил Хуртиг. Руки молодого человека были сплошь покрыты толстыми, походившими на дождевых червей шрамами; вероятно, свежие раны все еще саднили. Молодой человек словно только что бросился с разбега на раму со стеклом или участвовал в драке с поножовщиной.
– Да, это я. – Симон повернулся и ушел в гостиную.
Полицейские последовали за ним; Хуртиг огляделся.
Хрустальная люстра висела над старомодным диваном и отвечающими дивану креслами. Стеклянный столик перед диваном был разбит вдребезги, и пол покрывали осколки. Хуртиг попросил Олунда и Шварца осмотреть квартиру.
Симон сел на диван. На подушке рядом с ним аккуратно стояла тарелка со шприцем и сине-белой упаковкой. «Субоксон» – прочитал Хуртиг.
У стены стоял шифоньер с педантично расставленными фотографиями. На одной из них Хольгер позировал в военной форме, с револьвером в руке. Хуртиг ожидал увидеть грязное, загаженное логово наркомана, с пустыми пивными банками и обклеенное, как обоями, афишами сомнительных концертов, но эта квартира была бабушкиной квартирой.
В дальнем углу комнаты стояли какие-то коробки, басовый барабан и помесь торшера с сушилкой для волос из старой парикмахерской. На одной картонке помещалась белая коробочка с черной пентаграммой и черными наклейками с нечитаемым логотипом. Хуртиг узнал некоторые: они были на сайтах, на которые он заглядывал в последнюю неделю.
– Вы знакомы с шестнадцатилетней девушкой по имени Ванья Юрт. Вам известно, где она сейчас?
– Нет. Она звонила пару часов назад, спрашивала, нельзя ли ей прийти. Но она так и не появилась. Может, передумала.
Вернувшиеся Шварц и Олунд доложили, что в квартире чисто, но кое-что они нашли.
– Среди прочего – вот это. – И Шварц показал пакет с белым порошком.
Хуртиг кивнул, велел Олунду опросить соседей, потом открыл сумку и достал белый плеер, который и передал Симону, прежде чем сесть в кресло.
– Узнаете?
– Узнаю. – Симон повертел плеер в руках.
– Вы послали его одной молодой девушке из Треллебурга полгода назад.
– Да, она хотела записать на кассету звук льющейся воды, и я сунул микрофон в канализационный люк на Сконегатан.
– Карита Хальгрен из Моргунговы? – продолжил Хуртиг. – Мария Альвенгрен из Салема? Эти имена говорят вам что-нибудь? Вам известно, как они покончили с собой?
– Да.
– Они и тринадцать других покончили с собой после того, как прослушали записанные вами кассеты.
– Не мной. Это Голод. – Симон ухмыльнулся. – Самоубийство – не преступление.
– Самоубийство – не преступление, – согласился Хуртиг. – Но существуют серые зоны, и ты определенно находишься в одной из них. Не объяснишь, зачем ты записывал эти кассеты?
– У меня нет ответа, который понравился бы легавым, – огрызнулся Симон.
– Я не философ. Но ты можешь рассказать мне, почему быть мертвым лучше, чем живым.
– Мир, в котором мы живем, – мир посредственностей. Власть посредственностей. Актерам и звездам футбола поклоняются, как богам. Мир жалок и мелочен.
– А те, кого ты склонял к самоубийству?
– Умерев, они перестали быть посредственностями, – ответил Симон.
– Ты говоришь так, будто считаешь себя миссионером, – сказал Хуртиг. – Ты сатанист?
– Сатанист? – Симон как будто оскорбился. – Идиотский вопрос. Ты не знаешь, что такое сатанизм, ты даже не знаешь, о чем спрашиваешь. Лучше назови меня нигилистом, мизантропом или еще каким понятным тебе словом. От правды обо мне это так же далеко. От правды, которую способны вместить мозги посредственностей.
Хуртиг вгляделся в костлявое лицо Симона. До сего момента он видел на нем только презрение, но теперь появилось что-то еще. Симону Сандстрёму было скучно. Все в жизни приелось.
Пришло время задать прямой вопрос.
– Убийца – ты?
Тут в глазах Симона проскочила какая-то искра.
– Нет, не я. Убийство, в отличие от самоубийства, контрпродуктивно. Самоубийство эффективно, потому что оно заразно. Убийство пугает, из-за него люди боятся смерти, тогда как самоубийства замалчиваются, их классифицируют как несчастные случаи или психические заболевания. На самом деле самоубийство – это не что иное, как намеренное искоренение жизни. Чистое презрение к жизни. Распространи эту мысль среди как можно большего числа людей – и дальше она будет распространяться сама. Если ты посмотришь на эти самоубийства менее предвзято, то обнаружишь, что у всех, кто слушал кассеты, были схожие убеждения.
– Какие?
– Понимание, что человек предназначен для чего-то большего, чем жить. – Симон лег на диван.
– Что ты делал в прошлую пятницу?
– Был в Энгельхольме. Мы играли в клубе, который называется «Кристиан Тиран».
Это соответствовало тому, что говорила Ванья, и Хуртиг подивился честности Симона.
– И вы оставались там всю ночь? Где вы спали?
– Это хоть к чему-нибудь имеет отношение?
– Мне просто интересно.
– Я спал на берегу.
– Кто-нибудь может это подтвердить?
Симон поразмыслил, провел пальцами по длинным волосам, и кривая улыбка вернулась.
– Ванья вполне сойдет. Она была со мной на берегу. Ты бы лучше с ней поговорил.
Несмотря на прямые ответы, исполняющий обязанности комиссара полиции Йенс Хуртиг не мог окончательно исключить Симона Сандстрёма из списка подозреваемых в убийстве, но человек Йенс Хуртиг – мог. Юнец, развалившийся на диване, конечно, оказывал негативное влияние на иных запутавшихся подростков, но это не делало его преступником. И все же Хуртиг должен был забрать Симона в Крунуберг на допрос. Но по подозрению не в убийстве, а в распространении наркотиков.
