Когда мы остаемся одни в темноте, я бужу Эйстейна, и мы выползаем из-под стола.
Полная луна заливает светом молитвенный зал, и я вижу, что скатерть в крови. Когда я провожу по ней рукой, то нахожу волосы и сломанный ноготь.
Я прошу Йенса подняться. Он слушается, хотя у него получается неуклюже.
Вскоре он уже стоит возле стола. Ухватился за ручку кресла, костяшки побелели – пытается удержать равновесие.
Его хватка ослабевает, и я поднимаю револьвер.
– Палач всегда просит у осужденного прощения перед казнью. Будь милосерден ко мне, Йенс.
Когда гремит выстрел, я вижу в его глазах что-то новое.
Кажется, это облегчение.
Иво
Промышленный район Вестерберга
Олунд припарковался возле скалодрома, и они быстро вылезли из машины.
Три полицейские машины подкрепления стояли рядом, все еще с включенными сиренами.
– Ты останешься в машине, – сказала Жанетт, поворачиваясь к Иво и требовательно глядя на него.
Иво послушался; он увидел, как Жанетт с Олундом исчезают в метели по направлению к зданию из красного кирпича.
Еще одна машина с заносом влетела на парковку. Это был Шварц, и Иво понял, что он услышал, как Жанетт вызывала подкрепление.
Шварц побежал за остальными, и у Иво появилось дурное предчувствие. Его опасения подтвердились, когда он услышал выстрел. Приглушенный каменными стенами и метелью.
Три тени двигались за завесой снегопада вдоль стены. Первая – Иво показалось, что это Шварц, – вдруг бросилась бежать.
– Нет! – это Жанетт.
Ничего нет хуже, чем бессилие зрителя. Какое-то время патологоанатом поразмышлял, не послать ли к чёрту все инструкции, а потом вылез и побежал за товарищами.
И тут послышался еще один выстрел.
Хуртиг
Промышленный район Вестерберга
Первая пуля попала в левую руку; от выстрела Хуртиг дернулся и потерял равновесие. Он схватился за кресло, ощущая под рукой мягкую теплую ткань.
Мягкую, как светлый песок Миртекъяуре в то лето, когда он, маленький, грел пакет замороженных тефтелек в горячем, нежном, мелком песочке.
Теплую, как вода в озере, которое прекраснее всего в начале августа.
Он сделал это, подумал Хуртиг.
Отсутствие боли изумило его. Попадание пули ощущалось просто как довольно сильный удар по руке.
Из динамиков несся рев Голода. Музыка звучала, как сталелитейный завод.
Вторая пуля вошла в бедро, и Хуртиг упал на колени. Мускулы не слушались, и он оперся о пол здоровой рукой.
Он уже стоял так раньше.
На стартовых колодках перед финальным забегом на четыреста метров. Нервозность в животе. Мама, папа и сестра на трибуне. Солнце жарит.
Хуртиг попытался сфокусировать взгляд, но Исаак двигался слишком быстро и рывками. То исчезнет из поля зрения, то появится где-то на периферии.
Он опасается фальстарта и пускается бежать уже после выстрела. Видит перед собой спины других. Уже через двадцать метров чвствует, как от молочной кислоты ноют мышцы бедер.
Впереди целая вечность.
Исаак встал перед ним, но Хуртиг не мог поднять взгляд, чтобы посмотреть на него.
Голова слишком тяжелая. Как каменная или свинцовая. Но мысли ясные.
Сто метров – и все еще сильно отстает от других. Но он знает: последняя треть – его. На последней трети посмотрим, кто тут самый сильный. Кому плевать на молочную кислоту.
Третья пуля ударила в руку, на которую Хуртиг опирался, и он повалился на бок.
Музыка Голода внезапно стихла, словно кто-то отключил электричество.
Теперь он видел Исаака перед собой. Темно-синие глаза. Они светились, как лампочки, а зрачки были черными дырами в бесконечность.
Он направлялся в темноту, и ему так не хватало веры. Он понял, что совершил ошибку.
Всю свою жизнь он ошибался. Атеизм не предлагает ничего взамен. Никакого утешения.
Он никогда не увидит свою умершую сестру.
Хуртиг лежал на боку, и перед ним был холодный пол.
Четвертая пуля попала в грудь.
Рывок перед финишем. Он догоняет. Обходит остальных – и разрывает финишную ленту.
Еще выстрел – мимо. Пуля ударяет в пол рядом с ним. Камни, пыль; осколки коснулись щеки.
К нему бежали три человека. Его вырвало на пол, тело забилось в конвульсиях.
Он лежит на асфальтовой беговой дорожке. От солнца горит лицо; с трудом поднявшись, он видит, как они приближаются.
Сначала – сестра, она подбегает к нему.
Берет его за руку; он смотрит на нее.
Ей семь лет, и она гордится братом.
Иво
Лильехольмен
Лицо у Йенса Хуртига было белым, как полотно, когда носилки вкатывали в машину «скорой помощи».
Он хрипел, на губах выступила розоватая пена. В него попало несколько пуль, и опасались, что он умрет от сердечной недостаточности.
Один из санитаров бригады вставил ему в руку иглу и стал делать переливание крови, другие готовили дефибриллятор. Жанетт стояла рядом, и Иво видел, что она плачет от отчаяния.
– Заберете? – спросил водитель «скорой», протягивая ему окровавленный пиджак Исаака Свэрда.
Художник Исаак Свэрд выстрелил себе в голову и теперь лежал без сознания на других носилках в другой «скорой». Иво надеялся, что он выживет, – по единственной причине: ведь иначе никто не узнает, почему.
Иво забрался на пассажирское сиденье машины Олунда, Шварц завел свою.
Взвыли сирены, и «скорые» понеслись одна за другой по пустой промзоне.
При виде всего этого в памяти Иво всплыли воспоминания. «Скорые» едут через городок на юге Боснии. Бомбы падают на бесполезные домики, взрываются на полях, которые больше не приносят урожая, и убивают детей, которые даже не начали жить. Иво в машине «скорой помощи» рядом с раненой женщиной. Кровь выхлестывает из дыры в опасной близости от шейной артерии, и спасти женщину не удастся.
Вдруг зазвонил телефон; звук шел из пиджака, который Иво положил на заднее сиденье. Он поколебался – отвечать ли, но после четырех сигналов протянул руку за телефоном.
– Алло.
Женщина на том конце представилась Айман Черниковой, приятельницей Исаака, и сказала, что у нее есть важная информация касательно пропавшей девочки Ваньи Юрт. Андрич отлично знал, о какой девочке говорит женщина. В последние дни ее имя не сходило с первых полос газет.
