Профессор осторожно, мало ли что бывает после долгого неподвижного лежания, спустил ноги с кровати, сел, радостно чувствуя каждую клеточку сильного, здорового тела. Тапочек не было. В принципе, пол достаточно тёплый, можно, наверное, пройти босиком, но грязь… Если здесь такие же туалеты, как и в российских больницах, то лучше бы найти хоть какую-нибудь обувь.
Ничего не было, ни шлёпанцев, ни одежды. Профессор переминался на тёплом бетонном полу, машинально комкая пальцами край больничной пижамы. Да… так и обделаться недолго.
Семёнов высунулся за дверь и чуть не столкнулся с подходящей к палате медсестрой.
– Вы куда? – строго спросила она.
– Дайте, пожалуйста, какую-нибудь обувь. Мне нужно в туалет.
– А у вас разве нет? – глупо переспросила та.
Профессор развёл руками. Медсестра зачем-то заглянула в палату, затем, не говоря ни слова, спешно ушла, шаркая замятыми задниками резиновых тапочек. Семёнов с завистью посмотрел на её обутые ноги.
Через минуту к двери, лучезарно улыбаясь, подошла доктор Эндрюс.
– Добрый день, профессор. Как вы себя чувствуете? – приветливо поинтересовалась она, и тут же продолжила. – Я гляжу, вы даже сами встали.
– Да, доктор. Я чувствую себя великолепно, но мне нужна хоть какая-нибудь обувь. Я хочу сходить в туалет.
– Пожалуйста не волнуйтесь, вам сейчас ни в коем случае нельзя напрягать нервную систему.
– Тогда дайте мне тапочки, чёрт возьми! – вспылил профессор.
– Вы очень взволнованы. Может, сделать вам успокоительный укол?
– Доктор, я сейчас пойду босиком. И если в пути на меня набросится какая-нибудь инфекция, виноваты будете вы.
– Да что вы кипятитесь, профессор, – примирительно заворковала Рут. – Вон Магдалена уже несёт вам обувь. Всё нормально.
Она показала рукой за спину Семёнова. Тот оглянулся и с облегчением увидел давешнюю медсестру, шаркающую по коридору с парой резиновых шлёпанцев в руке.
Через час состоялось что-то вроде врачебного обхода. Только пациент, как оказалось, на этот раз в больнице всего один. Возможно, поэтому весь медперсонал старательно препятствовал желанию Андрея Александровича выписаться. Несмотря на анализы и уверения, что он уже в полном порядке, доктор Эндрюс уговаривала остаться для проведения каких-то перманентных анализов, проверки отложенного воздействия препарата и так далее.
– Доктор, я сам могу играть терминами и придумывать липовые причины. Скажите, почему вы на самом деле хотите меня здесь оставить?
Рут Эндрюс строгим взглядом посмотрела на медсестру, и та, пожав плечами, вышла в коридор. Доктор придвинулась ближе к Семёнову и негромко сказала:
– Мы беспокоимся о вашей безопасности.
– А что произошло? И почему ко мне не пускают моего сотрудника?
– Верно. Вы же не в курсе. Геннадия Стрина сейчас нет в городе.
– А где он?
– Он обвиняется в тяжком преступлении. Изнасилование и убийство дочери управляющего местным банком.
– Что!? Что за бред, Рут? Гена никогда в жизни бы не пошёл на такое. Тем более, чуть больше года назад умерла его жена. Знали бы вы, как он избегал женщин всё это время, боялся, что из-за связи с ним у них будут неприятности. Нет, я отказываюсь верить. Этого положительно не может быть.
– Увы, это так. Весь город стоит на ушах, ищут вашего сотрудника. Но его давно нет.
– Куда он мог деться? И да. Эфиролёт на месте?
– Да, ваш транспорт так и стоит на выбранной вами площадке. Никто его не трогал, наоборот, к вертолёту приставили охрану.
– Транспорт здесь. А где же Гена? Не пешком же он ушёл.
– Не пешком. Уехал на мопеде. Но в города Конфедерации, а также Техаса ему заезжать никак нельзя. Его тут же арестуют.
– Доктор Эндрюс, у меня от ваших слов сложилось впечатление, что вы что-то недоговариваете… Может, пора рассказать мне всё без утайки?
– Вы завтракали, профессор?
– Нет, конечно. Да и до еды ли, когда вокруг творится такое безобразие.
– Тогда идёмте ко мне в кабинет, я угощу вас чаем с вишнёвым вареньем. Там и поговорим.
Профессор Семёнов сидел за столом и рассматривал газету. На первой полосе, прямо под шапкой, была фотография того самого номера, в котором они остановились. Номер был чист, никаких следов насилия. Но текст ниже говорил совсем о другом.
Андрей Александрович отвлёкся от чтения и вопросительно посмотрел на Рут Эндрюс. Та в ответ красиво изогнула бровь.
– Ничего не понимаю, – начал Семёнов. – В статье говорится, что была борьба, а на фото всё чисто и аккуратно.
– Вы смотрите статью для центральной газеты, профессор.
–Ну и что?
– На ней фото соседнего номера, чтобы не отбивать туристов. Вот, возьмите.
Она протянула лист форматом поменьше. Здесь уже была другая фотография. Мебель, разбитая в щепы, выбитые стёкла, расколотая пополам дверь…
– Вот это да, – удивился профессор. – Такое ощущение, что здесь отбивались от стада диких кабанов.
– Репортёр утверждает, что именно в таком виде и нашёл номер.
– И всё равно я не верю. Геннадий неоднократно спасал мне жизнь, сам для этого рисковал, едва уцелел. Да и жену свою он очень любил. Нет, положительно не представляю.
– Вы правы, профессор, – спокойно подтвердила Рут.
Доктор Семёнов даже замер, забыв вынуть печенье из чашки с чаем.
– Тогда… – пробормотал он. – Ничего не понимаю. Но помилуйте, должно же быть какое-то объяснение.
– Да, профессор. Я точно знаю, что Геннадий Стрин не совершал всех тех ужасов, в которых его обвиняют. Дело в том, что всю ночь убийства мы провели вместе.
– Вот это да… Тогда позвольте, почему вы молчите?
– Вам сложно будет понять, профессор, – проговорила Рут Эндрюс, но увидев вытянувшееся лицо Семёнова, пояснила. – Нет-нет. Не потому, что недостаточно ума. Просто потому, что вы – мужчина. Для вас вопросы морали лежат в несколько иной плоскости. А вот мне, если бы я призналась в случайной связи, пришлось бы туго.
– Но ведь гибнет человек! Хороший человек, смею заметить.
– Не волнуйтесь, не гибнет. Он, скорее всего, уже в Зионе.
– Где? Что Геннадию делать в Новом Израиле? Поверьте, это не то место, куда бы он поехал отдохнуть.
– Понимаете, и в Конфедерации, и в Техасе, и даже в Соединённых Штатах, его сразу схватят и выдадут полиции Форт-Джексона.
– Тогда бы он поехал в Русскую Республику.
– У русских… простите, профессор. У ваших властей очень хорошие отношения с Конфедерацией. Его бы выдали.
