«А если все не так?»
Население российской глубинки, особенно за Уралом, в некотором смысле особое. Это потомки крестьян-переселенцев, сумевших раскорчевать тайгу, завести хозяйство, жить в ладу с соседями. Беглых арестантов и каторжников здесь называли несчастными, редко их выдавали властям, а у себя в сенях прорубали окошки и на ночь выставляли хлеб и молоко, чтобы бродягам хватало сил брести дальше. В памяти старожильческого населения оставалось доброе отношение также к сосланным в те края шведам, полякам, прибалтам. История заселения и колонизации восточных районов сформировала у местного населения черты естественного интернационализма, хотя лексика местных жителей таких слов не знала.
Уважение было и к чехам.
Одним из самых успешных иркутских губернаторов в ХVIII веке был Франц Кличка, основатель первой в городе публичной библиотеки и исторического музея. В годы Гражданской войны по обе стороны Транссибирской железной дороги видели и «белых чехов», и «красных чехов». Иркутские старики встречались с заместителем начальника Политотдела 5-й Красной армии Ярославом Гашеком. Будущий писатель редактировал газету «Ур» («Заря»), первую газету на монгольском и бурятском языках.
Как потомки сибирских старожилов реагировали на события в 1968 года? Следует оговориться, что разговор об этом был бы убедительнее, подкрепляй автор свои впечатления социологическими исследованиями, в том числе репрезентативными массовыми опросами. Но по горячим следам такие работы в то время не проводились. Автор может опираться только на собственные наблюдения, не всегда, возможно, поддающиеся обобщениям.
На станции Зима (250 километров к северо-западу от Иркутска) жил шофер Андрей Иванович Дубинин, родной дядька Евгения Евтушенко. В годы войны будущий поэт рос в его бревенчатом домике. Мать Андрея Ивановича буфетчица Ядвига (бабушка Евтушенко по линии отца) в годы Гражданской войны работала на железной дороге и была связной между чехословацкими легионерами и сибирскими партизанами. Весной 1964 года у Дубининых ночевали чешские путешественники Иржи Ганзелка и Мирослав Зикмунд. Извиняясь за неудобства, путников уложили на дощатом полу, укрыли одним стеганым одеялом. Но спать почти не пришлось. Хозяева и гости проговорили до петухов, с полуслова понимая друг друга. Потом путешественники признаются, что это была одна из самых счастливых ночей в их жизни. А четыре года спустя, когда в Прагу войдут советские танки, Андрей Иванович Дубинин долго не будет выходить за ворота. Потом соседи услышат от него: «Стыд-то какой перед людьми…»
[186]
Не стану утверждать, что то же самое могло бы или готово было повторить большинство населения; у провинции не было альтернативных официальным источников информации, она не знала кухни политических новостей, и это тоже одна из причин, почему периферия бывала к международным событиям индифферентнее столиц. Ощущение сибиряка Дубинина со станции Зима – чувство стыда – показательно тем не менее для лучшей, как теперь говорят, продвинутой части периферии. Точно так же как демонстрация на Красной площади 25 августа 1968 года, пусть длившаяся пару минут, указывала на потенциальную нравственность общества, которому выпали безнравственные времена.
В дни ввода войск в Чехословакию Евгений Евтушенко написал «Танки идут по Праге…». В стихах будет не только горечь современника, но и боль сибирского мальчишки, который вырос в семье Дубининых, в атмосфере их мировосприятия и потому чувствовал, знал, понимал больше того, что удавалось выразить в словах.
Чешские путешественники в Сибири
Попутно замечу, что Иржи Ганзелка и Мирослав Зикмунд были единственными за всю историю СССР иностранными журналистами и писателями, которым удалось побывать в самых отдаленных и труднодоступных российских окраинах, куда редко добирались корреспонденты даже московских газет. Для многих тысяч жителей Дальнего Востока, Сибири, Крайнего Севера эти двое были первыми, а часто единственными «живыми» чехами, с которыми они встречались, читали их книги, принимали у себя, которых с симпатией и, без преувеличения, с величайшим доверием слушали. И чувства расположения к ним переносили на Чехословакию и ее народ. Для сближения и взаимного человеческого тяготения наших народов они оба, я думаю, сделали больше, чем все современные им политики, вместе взятые.
И когда советская пресса обрушилась на деятелей Пражской весны, в том числе на этих двух романтиков, тогда влюбленных в Страну Советов, в ее народ, когда в советской прессе их стали называть антисоветчиками и контрреволюционерами, многие жители советских окраин, встречавшиеся с путешественниками, до той поры безоглядно верившие официальной информации, в 1968 году впервые в ее надежности усомнились.
В РГАНИ (Российский государственный архив новейшей истории) хранится сводка писем «враждебного характера», полученных «Литературной газетой» в октябре-ноябре 1968 года и направленных главным редактором А. Чаковским для ознакомления в ЦК КПСС. Одно из них разоблачало разнузданную газетную публикацию за подписью «Журналист». «Ваш “Журналист” сильно много брешет в статье про Ганзелку. Не знаем, кто на самом деле Ганзелка, миллионер или коммунист, но он пишет, как все было, а что пишет “журналист”, то неправда. Он думает, что читатель дурак, неграмотный, ничего не знает, ничего не помнит. Знают и те, кого еще не было в 30-х годах, и их дети-школьники уже знают, что тогда было, сколько трудящихся людей и крестьян с голоду умерло. Как у них все отнимали и не выпускали из деревень в город, и как они пухлые и мертвые под забором лежали, и как их милиция обратно выгоняла, а партия всем тем командовала… Народ уже давно то самое думает, что чехословаки говорят про нашу партию»
[187].
Это писали люди в самый разгар подавления Пражской весны, и не анонимно, а называя в письмах свои имена и домашние адреса, не строя иллюзий и наверняка догадываясь, что органы госбезопасности их могут достать из-под земли. Но авторы писем, пусть некоторые из них, устали бояться. Не думаю, что людям глубинки для отправки таких писем в 1968 году нужно было меньше мужества, чем требовалось вышедшим к стенам Кремля с плакатом «Руки прочь от ЧССР!».
По сравнению с работниками умственного труда, жившими в Москве и крупных культурных центрах, интеллигенция российской глубинки, напомню, была более ограничена в доступе к альтернативной информации. Тем не менее значительная часть местных ученых, творческих работников, производственников в республиках, краях, областях в силу скорее нравственных понятий, нежели идеологических, испытывала чувство неловкости за внешнеполитические действия властей. 22 августа 1968 года на пленуме Иркутского обкома партии автор этих строк сидел рядом с Виктором Федоровичем Новокшеновым, директором Ангарского электролизно-химического комбината, крупнейшего в стране предприятия по обогащению урана. Это был человек выдающийся по интеллекту и нравственным качествам. С молодых лет в атомной промышленности, участник создания первой советской атомной бомбы, он был «засекречен», недоступен для иностранцев, никогда не был за границей и безоговорочно верил в правильность кремлевской политики. Потом он скажет, что в дни, когда армия союзников по Варшавскому договору вошла в Чехословакию, а советская печать развернула грубую кампанию против деятелей Пражской весны, он впервые в жизни усомнился в кремлевских постулатах: «А если все не так?»
