(Из личного архива Л.М. Алексеевой)
Мы были молодые, неопытные и воспитанные на советской системе. Не существовало возможности выйти за ее пределы, социализм мы воспринимали как данность. В центре нашего внимания были его «несовершенства». Почему с людьми поступают так жестоко? Почему происходит та или иная несправедливость? Мы не знали международных законов, западных движений в защиту прав человека, мы жили в закрытом тоталитарном государстве. Единственной опорой для нас была великая русская литература, ее Сталин не запрещал. Мы читали Толстого, Достоевского, Пушкина, Чехова и других наших гениальных писателей. Благодаря им мы сопереживали маленькому человеку, которого уничтожает большое государство, безразличное к его жизни и достоинству. И потому мы начали выступать против государства и критиковать его.
Нашим учителем, и яркой личностью вообще, был Александр Есенин-Вольпин
[201]. Он вбивал нам в головы простые истины, которые многие сегодня воспринимают как сами собой разумеющиеся, но тогда они нам такими не казались. Например, что законы необходимо читать не так, как их трактуют директивы, а так, как они написаны. Или что перед законом все равны.
– Приблизительно в этот момент, в середине 1960-х годов, стремления советских диссидентов стали созвучны Пражской весне. Как это произошло?
– 1960-е годы представляли собой выдающийся феномен в мировом масштабе. В ряде европейских стран на сцену вышло послевоенное поколение, которое хотело менять мир по своему образу и подобию. Нас тогда это затронуло лишь косвенно, мы находились в изоляции, ряд ключевых событий проходил мимо нашего внимания. Но у меня было гуманитарное образование, и я очень интересовалась всем, что происходило вокруг. Поэтому я смутно слышала что-то о беспорядках в Париже и о студенческих протестах в Европе. Кое-какие сведения поступали к нам и из Восточного блока, мы подозревали, что происходят какие-то волнения в Польше, но знали мы очень немногое. Чехословакия – это был совершенно иной случай, оттуда мы получали намного больше информации. Мы чувствовали, что там происходит что-то принципиально важное. «Социализм с человеческим лицом», эта необычная формулировка била прямо в яблочко!
Слева направо: Александр Есенин-Вольпин, Наталья Садомская, ее муж Борис Шрагин. Москва, 1960-е годы
(Из личного архива Л.М. Алексеевой)
– Почему?
– Она была меткой, именно это мы тоже чувствовали и этого хотели добиться. Но как? Этого мы не знали и потому следили за развитием событий в Чехословакии. Мы говорили себе, что если получится у вас, то нечто подобное со временем дойдет и до нас. Может, через десять-пятнадцать лет, но когда-нибудь точно дойдет. Потому мы болели за чехов и словаков. Чехи вообще интересный народ. По-моему, они наиболее прагматичные из всех славянских народов и по своей ментальности скорее походят на немцев, чем на славян. У них есть внутренняя дисциплина, это не какие-то там сумасброды, и они твердо стоят на ногах. Потому мы возлагали на них свои надежды.
Я помню, как однажды мой муж со своим другом Борей Стрельцовым после довольно обильной попойки пошел на Новый Арбат. Была весна, они начали в подпитии дурачиться и выкрикивать имена всех членов чехословацкого руководства. Они орали на всю улицу: «Да здравствует товарищ Дубчек! Да здравствует товарищ Черник! Да здравствует товарищ Млынарж
[202]! Да здравствует товарищ Цисарж!» и так далее. Их задержала милиция, и потом в отделении им пришлось объяснять, что имена, которые они выкрикивали, принадлежат членам руководства Коммунистической партии Чехословакии. Начальник куда-то позвонил, и их в конце концов отпустили. Это произошло, конечно, еще до августа 1968 года.
– Как к вам попадала информация из Чехословакии? Ведь официальных источников было немного…
– Большую роль тут играл журнал «Проблемы мира и социализма», редакция которого находилась в Праге. Для своего времени это был весьма реформаторский журнал, и в нем работали русские. Одним из них был сегодняшний уполномоченный по правам человека в Российской Федерации Владимир Лукин. Эти люди приезжали из Праги в Москву и рассказывали нам, что происходит в Чехословакии. А через них мы знакомились и с какими-то конкретными чехами и словаками.
Но решающую роль сыграла чехословацкая пресса, которую можно было купить в Москве. Чешский язык – славянский, и некоторые из нас начали его учить. Например, Боря Стрельцов был по профессии радиоинженером, но его интересовало и многое другое. Он специально выучил чешский, чтобы читать «Руде право» и «Литерарни листы». Чехословацкие газеты тогда продавались в Москве в гостинице «Националь» на улице Горького, сегодняшней Тверской. Они пользовались большим спросом. Поэтому в тот день, когда они выходили, мы вставали рано утром и бежали за ними. Их тут же сметали с прилавка. Боря читал эти газеты и переводил ряд статей. Мы потом перепечатывали их на пишущей машинке и распространяли в самиздате.
– Вы наверняка имели представление о методах советской власти. Вы знали, что произошло в 1956 году в Венгрии и что грозит Пражской весне в Чехословакии…
– Естественно, мы этого боялись, но надеялись, что до военного вмешательства дело не дойдет. Однако с приближением лета 1968 года росли и наши опасения. Самый прозорливый из нас, Анатолий Марченко
[203], написал в июле 1968 года открытое письмо, в котором выразил опасения, что в Чехословакию будут введены танки, то есть что советское руководство остановит процесс развития в Чехословакии, потому что боится потерять власть. Мы разделяли опасения Анатолия и все же надеялись, что до танков дело не дойдет.
