Оказывается, Винсент — визажист, которого вызвали из Нью-Йорка специально для меня.
— Я приехал, детка, чтобы тебя учить. Уж поверь, дело нелегкое, — говорит он, распаковывая целую батарею пробирочек и бутылочек. — Здесь краски оч-ч-чень любят!
Стоп…
— Учить?! То есть, я буду краситься сама? — ужасаюсь я.
Мне говорили, что раньше было именно так, однако на дворе восьмидесятые! Визажисты есть в каждой студии, даже в Милуоки!
Винсент кивает.
— Это старая школа.
Остальные хором подтверждают. Я открываю рот, но не успеваю задать хоть один вопрос, инициативу перехватывает Айяна.
— Конрад дико похож на одного фотографа, с которым я работаю в Милане…
Про меня моментально забывают. Как видно, они тыщу лет работают вместе не только с Конрадом, но и в других студиях и домах мод по всему земному шару. А значит, им есть о чем поговорить. До меня доносятся лишь обрывки:
— …нет, правда! Я больше с ними не летаю. Если это первый класс, то я балерина!
— …зря это он! Я как глянула на Анну — боже, думаю, ее сейчас вырвет!
— …у них соус-тартар жирный как масло!
— …я попросила у ассистента воды, а он показал на водопроводный кран! Серьезно!
— …а я им говорю: двадцать, и ни центом меньше! Польша?.. Да хоть Занзибар!
Ух ты! Рвота… тартар… Занзибар… Какое все… э-э… гламурное! Я сижу и наслаждаюсь зрелищем того, как Айяну с помощью густого тональника превращают из красавицы в богиню. Лаура, напевая «Father Figure»
[19], наматывает локоны Терезы на огромные бигуди. Винсент хватает щипцы и подносит их к моему лицу.
Ой, нет! Не дамся! Я сгибаюсь в три погибели и прячу лицо. Луи вечно меня щиплет и подзуживает, но никогда не трогает бровей. Никогда. «Единственное, чем эволюция тебя наградила!» — однажды сказал он. Так зачем портить хорошее? К тому же (вот это честнее) выщипывать брови ужасно больно.
Винсент вздыхает. Ручка щипцов впивается мне в плечо, словно крошечный бурильный молоток.
— Слушай, детка! Я просто чуть подчищу тебе лицо, — говорит он. — А то ты совсем как дикарка. — Стучит по мне щипцами. — Как в начале восьмидесятых.
В начале восьмидесятых? Вряд ли. Правда, в начале восьмидесятых я стреляла по инопланетянам и бегала по лабиринтам в видеоигрушках. Тема косматых бровей как-то не поднималась. Я сжимаю кулаки.
Винсент снова вздыхает.
— Айяна!
— …а я и говорю этому типу из «Гермес»
[20]: сдалась вам эта Биркин! Кто она вообще такая? Берите Айяну!
— Вот именно! А Келли — чего она добилась?!
— Айяна!
— Ну, вышла замуж за принца.
— Тоже мне подвиг!
— Айяна!
— Что? — невозмутимо отзывается Айяна.
— Скажи ей… — Винсент стучит по мне еще сильнее. — Скажи… извини, как там тебя?
Боже, если будет больно…
Я поворачиваю голову.
— Эмили. Эмили By…
— Скажи Эмили, как я делаю брови! Айяна, ты глянь! Ребенок в ужасе!
Теперь я чувствую себя дурой. Приподнимаю голову и смотрю на супермодель. Та недоуменно смотрит на меня, сведя свои идеально полукруглые брови.
— Прилично, — говорит Айяна и отворачивается к зеркалу и Терезе.
Ла-адно. Я сажусь прямо и изучаю свои брови в зеркале. Винсенту лучше знать, как я должна выглядеть. Он ведь работает в Нью-Йорке!
— Ну, давайте, — говорю я, зажмуриваюсь и стискиваю руками коленки.
После первого выдернутого волоска Айяна произносит:
— Правда, милочка, я ему никогда не даюсь. Только Рафаэлю!
Я отдергиваю голову. Тереза заливается истерическим хохотом.
— Стерва! — беззлобно добавляет она.
— Что?! — Айяна широко раскрывает глаза и прикладывает руку к груди, словно клянется говорить правду, только правду и ничего, кроме правды. — Честно! Хотя Винсент совсем не плох. — Айяна встречается со мной взглядом в зеркале. — В любом случае, это тебе, мягко говоря, не повредит.
Вот как…
Винсент треплет меня по плечу.
— Не обращай внимания, она просто старая злющая мымра, — говорит он и для пущей убедительности показывает Айяне язык.
— Стерва! — выкрикивает Тереза.
— Мымра! — утверждает Винсент.
— Пошли вы все! Завидуйте сколько влезет, вам уже не поможет! — парирует Айяна.
— «And it seems to me you lived your life like a candle in the wind…»
[21] — поет Лаура.
Мне вдруг хочется перенестись куда-нибудь подальше. Туда, где я знаю правила игры.
— Нравится? — спрашивает Винсент через несколько минут сильнейшей боли. — Ты теперь выглядишь гораздо взрослее. Уже не милое дитя!
Я открываю глаза. Ну, на Брук я теперь точно не похожа. Брови стали вполовину уже, вокруг красные пятна. Нравится ли мне? Поди разберись. Ощущения такие, будто засунула голову в пчелиный улей.
Тереза выходит из ванной с пакетиком, застегивающимся на молнию, и кладет его к себе в сумку.
Я сочувственно улыбаюсь: у нее «эти дела». У меня тоже.
Айяна хмурится:
— Ты что, совсем? Нашла время!
— Или сейчас, или никогда! — Тереза несколько раз переворачивается вокруг своей оси, замирает и резко указывает пальцем на мои брови: — О-о-о, гораздо лучше!
Я удивлена, но улыбаюсь, на сей раз с благодарностью. Тереза уже в первом комплекте для съемок: кремовый кожаный жакет с пышными узорчатыми рукавами и кремово-золотистая мини-юбка. Платиновый «боб» высоко зачесан и ореолом венчает ее лицо-сердечко. И все-таки самая привлекательная черта Терезы — это глаза. Два сияющих аквамарина, ярких, как глазурь на роскошном многоярусном торте. Тереза еще не совсем готова: губы не накрашены, нос чуть красноват, особенно ноздри, — но я никогда не видела такой красоты! Честно.
— Какая вы красивая! — выпаливаю я.
— Красивая? — фыркает Тереза. — Шутишь? Да этот жакет отвратный — просто отвратный!
Айяна хмыкает. Я заливаюсь краской. Тереза с любопытством меряет меня взглядом.
