– Камп чересчур скромничает, – встрял Джон. – Он основал эту академию, чуть ли не построил ее собственными руками. Начал в голом поле, возвел Здания, организовал учебное заведение, и через два Месяца оно уже открылось. Президент кивнул.
– Должно быть, у вас было на Юге много друзей, когда вы занимали такой ответственный пост?
– Было. Пожалуй, и сейчас еще есть. За время службы я хорошо познакомился с южанами. У меня били друзья, человеческими качествами которых я Восторгался. Но вот их отношения к порабощенным неграм я отнюдь не одобряю. Они встречают человека не по одежке, не по уму и даже не по воспитанию. В их глазах человек обретает вес, только если за ним следует раб, угождающий его прихотям. Один человек порабощает другого – и гордится этим до беспамятства. Во всех остальных отношениях они чудесные, благородные люди. После учебы становятся отличными солдатами. Это военный народ, с крепкими воинскими традициями.
– К несчастью, – кивнул Линкольн. – Слишком многие из ваших однокашников по Уэст-Пойнту воюют на их стороне.
– Южане – отличные бойцы. Но порой они не внимают простейшей логике. Я знаю, ибо пытался бывать к их разуму. Однажды я пытался предупредить офицеров, преподававших в академии, об их неминуемой участи, о переменах, которые сулит им будущее. Боюсь, они даже не услышали, ибо крайне негибки в своих воззрениях.
– Вы меня озадачили, генерал, – с недоумением взглянул на него Линкольн. – О чем вы хотели их предупредить?
– Разговор состоялся, когда южные штаты уже начали откалываться. То было время великих тревог. Все преподаватели академии состояли на действительной службе в армии Соединенных Штатов. Они разрывались между верностью своему правительству и верностью своим штатам. Я пытался урезонить их. Поведать о неизбежности гибельной войны, господин президент. Пытался растолковать, сколь они безрассудны, ибо мысленным взором видел, что прольются реки крови, если они не сойдут с дороги, ведущей к гражданской войне. Реки их собственной крови. Мне не удалось убедить их, что миролюбивые северяне пойдут в бой, если придется. Пойдут в бой и победят.
– Вы говорите весьма убежденно. Вы догадывались, что боевой дух Севера со временем возобладает?
– Не совсем. Южане всегда отличались воинственностью, потому-то многие из них и пошли в Уэст-Пойнт. Ибо считают, что во многом на голову превосходят остальных. Но все мы американцы – и северяне, и южане – и реагируем на конфликт одинаково. Однако нынешнюю войну выиграет отнюдь не боевой дух. В конечном итоге верх возьмет военная техника. Юг не в состоянии построить, скажем, локомотив или железнодорожный вагон, вообще произвести что бы то ни было потребное для ведения войны и окончательной победы. Они выигрывают сражения, ибо они отважный народ, но не располагают ресурсами для победы. Когда же я говорил об этом, они улыбались мне, как слабоумному. – Шерман помолчал, устремив свой холодный, пустой взор за окно, в сторону раскинувшейся за рекой вражеской земли. Видел дела минувшие… а быть может, и грядущие. – После этого мне не оставалось ничего другого, как покинуть Юг и выступить за дело Союза. Конечно, мои слова пропустили мимо ушей и скоро забыли, и мы стремительно покатились навстречу войне. Но эти люди – мои добрые друзья, и по сей день я не могу воспринимать их как мятежников или предателей. Они восстали на защиту своей родины, своих очагов и семей – против чужаков, вторгшихся на их землю, каковыми они нас считают.
Его слова произвели на Линкольна неизгладимое впечатление, оказывается, этот человек не только воин, но и мыслитель. Слишком уж многие генералы думают только о схватках и почти ни о чем более. А у иных нету даже боевого духа. Генерал Макклеллан Потратил целых пять месяцев совершенно впустую. Теперь он угодил с лихорадкой в госпиталь, и президент принял командование на себя. На западе Халлек застрял и ни с места. Солдаты гибнут, но больше ничего не происходит. Только морская блокада идет успешно. Контрабандные суда перехватываются почти ежедневно, все запасы у южан на исходе. И все равно, ситуация сложилась патовая. Нельзя же выиграть войну, если сидеть сложа руки и надеяться, что мятежники перемрут голодной смертью. Будь во главе войск генерал Шерман, он сумел бы повлиять на ситуацию. Конечно, не прямо сейчас, но надо иметь его в виду.
– Вы далеко пойдете, генерал. Хотелось бы мне иметь хотя бы дюжину таких, как вы. Тогда с войной было бы покончено уже к весне. Насколько я понимаю, вы хотите служить под командованием генерала Халлека?
– Так точно. Он хочет, чтобы я принял дивизию под началом генерала Гранта.
– Тогда по рукам! Приказ будет отдан. Желаю вам всяческих успехов.
Николай, с безупречным чутьем секретаря появившийся именно в этот момент, проводил гостей. И заговорил лишь тогда, когда закрыл за ними дверь.
– Миссис Линкольн спрашивает, не можете ли вы зайти к ней в комнату Вилли.
Смуглое лицо Линкольна приобрело землистый оттенок.
– Никаких перемен?
– Не знаю, больше она ничего не сказала. Линкольн поспешил прочь из кабинета. Мэри стояла у двери, глядя на кровать. Ощутив его прикосновение к локтю, обернулась. –Он такой холодный!
Один из друзей Вилли сидел у большой кровати, выпрямившись с мрачной серьезностью. Глаза Вилли были закрыты.
–Он ничего не говорил? – спросил Линкольн у мальчика
– Нет, сэр, сегодня нет. Но он наверняка знает, что я здесь, потому что пожимает мне руку.
Поставив стулья, они в молчании присели рядом с парнишкой. Тут уж ничего не скажешь, ничего не поделаешь. Пришел доктор, поглядел на безмолвного ребенка, потрогал его лоб – и покачал головой, сказав этим больше, чем под силу выразить словам
Только через час Линкольн вернулся к письменному столу и устало опустился в кресло. И обернулся, услышав голос:
– Ему это удалось, мистер Линкольн, Гранту это снова удалось.
Военный министр вбежал в комнату, размахивая депешей, как боевым стягом. В своем восторженном задоре он даже не заметил, как осунулось лицо президента, не разглядел беспросветного отчаяния, застывшего во взоре Линкольна Повернувшись к висящей на стене карте Соединенных Штатов, Камерон постучал пальцем по штату Теннесси.
– Форт Донелсон пал, и это воистину великая победа! – И зачитал с принесенного листка: – Шестнадцатого февраля… армия конфедератов сдалась… пятнадцать тысяч пленных. Вот оно, самое велико лепное доказательство, что в Гранте мы нашли великого полководца. Знаете, что сказал Грант, когда генерал Бакнер спросил его об условиях сдачи? – Отыскав на листке нужное место, Камерон назидательно поднял палец. – «Никаких условий, кроме безусловной и немедленной сдачи. Предлагаю вам немедленно перейти к делу». – Министр ликовал. – Полагаю, если позволите, надо немедленно произвести Гранта в генерал-майоры.
Линкольн утвердительно склонил голову. Камерон снова обернулся к карте.
– Сперва пал форт Генри, теперь очередь форта Донелсон, сущая катастрофа для противника! Камберленд и Теннесси – две важнейшие реки юго-запада – в наших руках. Штат Теннесси теперь принадлежит нам, а Кентукки распахнут перед нами. Южанам остается лишь горько сетовать. Они окружены и подвергаются непрерывным атакам. – Он ткнул пальцем в карту. – Наши армии находятся вот здесь, в Виргинии близ Вашингтона, и здесь, у Харперс-Ферри. А также на полуострове, у форта Монро, и готовы нанести удар по Ричмонду и Норфолку. Стальное кольцо, вот как это называется! Наши войска у Порт-Ройяла нацелены на Саванну и Чарльстон. Далее по побережью Мексиканского залива мы готовы постучаться в ворота Мобила и Нового Орлеана. А здесь, на Миссисипи, устремлены на Камберленд и Теннесси. – Утомленный восторгом Камерон плюхнулся в кресло. -Блокада вдоль всего мятежного побережья уже не просто докука Джонни Бунтарю, а полновесная угроза. Я не удивлюсь, если война закончится еще до конца года Тысяча восемьсот шестьдесят второй станет нашим anus mirabilis, победным годом.
