«Если сильно постараться», – подумала она при этом.
Сейчас она не могла бы с уверенностью сказать, хочет ли такого старания. Будущая жизнь с Вениным сыном представлялась ей теперь ходьбой по минному полю. Ну, может, не по минному, но по изрытому ямами точно.
– Сева, мне через час на работу, – сказала Таня. – А то я со всеми этими делами скоро без денег останусь. Клиентка в соседнем доме, ехать никуда не надо. А поесть надо. Так что, если вы не против, можем в местном кафе пообедать.
Как и магазин, с которым оно находилось дверь в дверь, кафе на Петушках несколько раз на Таниной памяти меняло название – однажды даже «Сарай» называлось, – мало меняясь по сути. Выстряпывать что-то вкусное Таня не умела, да и глупо было бы делать это лично для себя, поэтому она заходила сюда, если чувствовала, что пора поесть что-нибудь приготовленное, а выезжать в центр не было времени. Ничего выдающегося здесь не предлагали, но не отравилась ни разу, спасибо и на том.
Севино лицо просияло так, будто она пригласила его в «Националь». Удивительная бесхитростность. Или только с ней он такой? Наверное.
Днем в кафе было пусто. Все-таки большинство петушковских жителей предпочитали обедать дома. Или если уж в общепите, то в каком-нибудь более привлекательном.
– Солянку? – спросил Сева, проглядывая меню. – Или борщ?
– Разница минимальная, – улыбнулась Таня. – Мне то же, что и вам.
Он заказал солянку и что-то еще; она прослушала, что именно, потому что задумалась.
– Татьяна, – спросил он, – вы чем-то расстроены? Это в связи с мальчиком?
– Нет… – проговорила она. – То есть да, в связи с мальчиком. Но не из-за него.
– Как это? – не понял Решетов.
Она и сама не очень это понимала. Почему знакомство с Вениным сыном вызвало воспоминания, к которым она не возвращалась, которые утопила в себе? Связь сегодняшего разговора в детдомовской библиотеке и событий двадцатилетней давности была необъяснима. Но связались же они в ее сознании. А почему? Таня не знала.
Глава 14
– В общем, Вень, хоть девчонка и шустрая, но актриса в ней не просматривается. Конечно, она ребенок, в будущем все может перемениться. Но пока так.
Танька почувствовала, как щека, которой она прижалась к двери гримвагена, становится холодной.
– Ты уверен?
Голос Левертова звучал спокойно. Понятное дело, ему-то чего переживать!
– Уверен в таких вещах может быть только Господь Бог. И то спорный вопрос. А я говорю что вижу. То есть в массовке я ее снять могу, пожалуйста. Даже эпизод могу дать, раз ты просишь. Но лучше бы ее не обнадеживать.
– Скажешь ей?
– Как хочешь. Можешь ты сказать.
Недогадливый он все-таки, этот режиссер. Сам же отвел Таньку после кинопробы в вагончик, который назвал гримвагеном, и сам же теперь рядом остановился и с Левертовым про нее разговаривает. Дурой надо быть, чтоб не подслушать. А она не дура.
– Я скажу, – ответил Левертов.
Эти слова она уже еле расслышала. А что режиссер ответил, не расслышала вовсе. Отодвинув занавесочку на окошке, она увидела их удаляющиеся спины. Левертов сильно хромал, а спину держал прямо, потому что из-за сломанных ребер ему прописали ходить в корсете. Они с режиссером шли к тому зданию, в котором Танька час назад читала стих и показывала сценку, будто бы хочет обратить на себя внимание одноклассника. Выходит, неправильно прочитала и показала…
Она тяжело вздохнула. Как бы там Левертов ни говорил, что артисткам общежитие не дают, но если б ее взяли в фильмах сниматься, то, может, и дали бы. А теперь как ей быть? Непонятно.
– Ты что носом шмыгаешь? Простудилась?
Дверь открылась, и в гримваген вернулась Валентина Васильевна, на попечение которой режиссер оставил Таньку.
– Не-а, – помотала головой Танька.
– Ну вот они, смотри. – Валентина Васильевна разложила на гримерном столике плоские пластмассовые коробочки с прозрачными крышками. – Это румяна французские, а это блеск для губ.
– Для румян не ярковато будет?
Коробочки были такие красивые, а от вида их содержимого так разбегались глаза, что Танька даже про свою неудачу забыла.
– На пленке получится естественный цвет лица, – ответила Валентина Васильевна. – Надо свет учитывать и еще много всего. Эпоху тоже. Фильм про французских королей, тогда были другие понятия, как женщина выглядеть должна. Сейчас актриса придет, я ее гримировать буду, сама увидишь.
К тому моменту, когда Левертов постучался в гримваген, чтобы забрать Таньку, она успела не только разглядеть, как гримируют артистку, которая играет французскую королеву, но и, обмирая от восторга, сама ее напудрить специальной пуховкой.
– Ты, я вижу, увлеклась, – заметил Левертов.
Таньке в самом деле жалко было уходить. Она несколько раз оглянулась в дверях, даже со ступенек чуть не грохнулась из-за этого.
Они с Левертовым молча шли по дорожке к проходной. Насчет «Мосфильма» Танька не ошиблась: он в самом деле оказался целым городом. Перед тем как показывать режиссеру, Левертов пристроил ее к экскурсии, и она все-все посмотрела – и павильоны, где фильмы снимаются, и музей, и памятник кинооператорам, которые на войне погибли. Артисткой ей после этого захотелось стать еще сильнее, аж в носу зачесалось, вот как! А получается, этого не будет…
– Не расстраивайся, – сказал Левертов. – Кино – это целый мир, сама же видишь. Место здесь находится многим.
«Многим-то многим, – уныло подумала Танька. – Только не мне».
– И лучше стать выдающимся гримером, чем заурядной актрисулькой, – добавил он.
– Гримерами детей не берут, – буркнула Танька.
– Ты не всегда будешь ребенком.
«Ты дурак или притворяешься?! – едва не выкрикнула она. – Мало ли что когда-то будет! Сейчас что мне делать?»
Может, она и произнесла бы это вслух, но не успела.
– У тебя какие-нибудь документы есть? – спросил Левертов. – Свидетельство о рождении?
– Было, – вздохнула Танька. – Только я его потеряла. Оно в сумке лежало, а сумка там осталась… На улице той, на Калининском проспекте. Наверное, – добавила она.
– Понятно. Как твоя фамилия?
Танька секунду поколебалась. Но рассудила, что он и так знает о ней почти все, а чего не знает, о том все равно догадается. Умный как змей потому что.
– Алифанова, – сказала она.
– А отчество?
– Калиновна…
– Ка-ак?! – Левертов покрутил головой и улыбнулся. – У вас там заповедник, я смотрю, в Болхове.
– Ничего не заповедник. А просто мать мне такое отчество выдумала, – сердито сказала Танька.
