Она с детства твердо знала, что сомнениями такого рода не следует делиться с посторонними, тем более если они облечены властью и могут из-за этих твоих сомнений что-нибудь тебе запретить – в нынешнем ее случае не отдать под опеку ребенка. Поэтому ни преподавательнице, ни кому-либо другому ничего не сказала. Но легкие звоночки растерянности, а за время занятий она слышала их у себя внутри не раз, все же звучали, и из-за этого будущее не представлялось ей безоблачным.
В общем, до того как забрать Вениного сына из детдома, следовало завершить текущие дела, чтобы потом на них не отвлекаться, это было для нее очевидно. Поездка на мастер-класс в Париж была из числа таких дел.
За месяц с лишком она виделась с Аликом несколько раз в детдоме. Еще два раза он заходил в ее квартиру на Петушках. Включался домофон, и через минуту он стоял на пороге, и любопытство перекрывало в его взгляде все другие чувства.
Разговаривать с ним было легко. Библиотекарша не зря поминала его любимые книжки: он в самом деле читал с охотой, это чувствовалось по развитости его вообажения. Сведения, которыми оно питалось, были обрывисты и случайны, это чувствовалось тоже.
В нем вообще легко соединялось то, что должно было бы соединяться трудно: свобода соприкосновения с жизнью – и настороженность, едва ли не враждебность по отношению ко всему, что было ему в жизни непонятно, догадливость в сложном – и беспомощность в самом простом… Таня видела это в нем так, будто смотрела в открытую книгу. А вернее, в зеркало, которое отражало бы не нынешнюю ее, а такую, какой она была когда-то.
Когда он приходил в последний раз, Таня гладила белье и смотрела новую серию своего любимого «Карточного домика». Она хотела выключить телевизор, но Алик заинтересовался, что за фильм такой, и они досмотрели вместе. Она удивилась, как легко он разобрался что к чему не только в сюжете фильма, который увидел впервые и с середины, но и в обстоятельствах американской жизни, которой не видел никогда и о которой не мог иметь ни малейшего представления. Удивилась, но тут же вспомнила, что и она ведь разобралась в «Карточном домике» таким же самостоятельным образом.
А когда Таня в тот день спросила Алика о самом простом – что ему привезти из Парижа, – он пожал плечами и сказал:
– Не знаю. Что захотите. Что сможете.
Ни в его тоне, ни в выражении глаз не было вежливого стремления изобразить равнодушие, но было соединение жгучего любопытства с растерянностью и едва ли не с испугом. И Таня догадалась, почему так: он понятия не имеет, что можно привезти из Парижа, и предполагает, что привезти можно все, и хотел бы получить все, и понимает, что это невозможно, и не очень все-таки верит, что невозможно, и не умеет сделать выбор…
Как он относится к ней, Таня не понимала, но об этом его как раз таки не спрашивала. Без неприязни, и достаточно. Она видела, что интерес к ней у него большой, но не обольщалась по этому поводу, потому что его интерес к кофеварке с разноцветными капсулами, которая стояла у нее в кухне, был не меньший, а то и больший. Просто его жизнь была так скудна на впечатления, что любой шаг в другую жизнь, даже маленький и ненадолго, был для него огромным событием; это она понимала и до того, как услышала на занятиях для приемных родителей.
За полчаса до такси, которое должно было отвезти ее в Шереметьево, Таня вспомнила, что не купила пилюли от вирусов. Везде писали, что единственное воздействие этих пилюль – эффект плацебо, но ей они помогали очевидным образом, только принимать надо было сразу несколько и в ту же минуту, как начинало свербить в носу или в горле.
Таня не поддавалась чьему-либо внушению ни в чем и ни при каких обстоятельствах. Когда присоединили Крым и по телевизору с утра до ночи стали твердить, как это прекрасно, и все ее знакомые стали этим восхищаться, хотя никогда в Крыму не бывали, и не собирались, и вообще не помнили о его существовании, – она только дивилась, как это у людей мозги из головы выдуло и они перестали черное от белого отличать. Поэтому, зная о своей невнушаемости, она сделала вывод, что пилюли от вирусов ей действительно помогают, и держала их в сумке, даже если просто уходила на весь день из дому. И уж тем более надо было взять их с собой в Париж, там такие и не продаются, наверное.
В супермаркете был аптечный киоск, и Таня решила купить лекарство там, чтобы не платить втридорога в аэропорту. Правда, сто раз потом пожалела: перед ней в очереди стояли подряд две старушки из тех, которые кого угодно могут довести до белого каления. Особенно последняя – три раза просила провизоршу поменять ей таблетки на микстуру и обратно.
Таня опаздывала, нервничала, водила глазами по сторонам, чтобы отвлечься… И вдруг взгляд ее замер, и сама она замерла тоже.
У кассы стояли трое мальчишек. Один из них был Алик, в руках у него была бутылка колы. Таня хотела окликнуть его, но не успела. Подойдя к стойке рядом с транспортером, он едва заметным движением смахнул себе в карман два пакетика с конфетами и встал рядом с транспортером так, чтобы кассирше не было видно пацана, стоящего следом за ним. Пацан этот ловко проделал то же самое, только не конфеты смахнул себе в карман, а орешки в пакетиках. Третий из этой компании разжился шоколадным яйцом. Охранник в это время как раз отвернулся, а кассирша, азиатская девочка, так сосредоточенно смотрела на клавиши кассы, что ничего другого не замечала вообще.
По отработанности всех движений Таня поняла, что воруют они не в первый и даже не во второй раз.
Стоя в ожидании у кассы, Алик обвел все вокруг скучающим взглядом – и увидел Таню. Они смотрели друг другу в глаза несколько секунд. Потом он с тем же скучающим видом перевел взгляд на рекламный плакат на стене. Что Таня все видела, он понял, в этом можно было не сомневаться, хотя он ни на секунду не смутился, не засуетился и тем более не попытался положить украденные конфеты обратно на стойку.
– Девушка, ну хоть вы побыстрее заказывайте, не задерживайте людей!
Провизорша, избавившись наконец от бестолковой старушки, смотрела с укоризной. Таня отвернулась от Алика, назвала лекарство, протянула карточку для оплаты.
Когда она взглянула на очередь у кассы снова, мальчишек там уже не было.
По дороге до подъезда, и дома, застегивая чемодан, и потом в такси, и даже в самолете Таня думала о случившемся.
Она была недовольна собой. Что не надо было поднимать шум, привлекать к этой краже внимание, она не сомневалась. Следствием скандала с большой вероятностью стало бы то, что ей не отдали бы Вениного сына, этого она допустить не могла, а потому считала, что в магазине повела себя правильно. Но вот как ей вести себя в дальнейшем, когда он повторит это снова? В том, что повторит, она была уверена. И что ей с этим делать?
Когда Таньке было семь лет, они с подружками пришли в продуктовый, и она украла банку консервов. Морская капуста это была, на всю жизнь запомнилось. Может, тоже конфеты украла бы, да они были развесные и лежали в коробках за прилавком. А консервы стояли на открытой витрине, и, когда продавщица отвернулась, чтобы насыпать конфеты большим совком в бумажный кулек, Танька схватила банку морской капусты и сунула в карман платья. Не учла только, что платье-то ситцевое – карман сразу отвис, и банка просвечивалась среди набивных цветочков.
