– Таня, Таня!.. – Он обнимал ее теперь уже только одной рукой, а второй стряхивал слезы с ее щек, гладил ее по голове и утирал ей нос; по тому, что он делал и то, и другое, и третье, она поняла, что плачет уже долго. – Тише, Танечка, не плачь!
Она подняла глаза. Она могла бы смотреть на него вечно – на этот речной изгиб его смеющихся губ, на огоньки в глазах, на ясный высокий лоб.
– Пойдем.
Веня взял с крыльца ее сумку и, обнимая Таню за плечи, повел в дом.
– Туфли не надо снимать, – сказал он, забирая у нее куртку и заметив, что она дергает ногой за ногу, перед тем как войти из прихожей в комнату.
– Грязно же на улице.
– Ничего.
Таня перестала дрыгать ногами и прошла в комнату в туфлях.
Ничего здесь не изменилось за пять лет. Ни-че-го! Она зажмурилась от счастья. И, чтобы Веня не заметил глупой улыбки на ее лице, спросила:
– А где Евгения Вениаминовна?
– У соседей, – ответил он. – У Гербольдов, помнишь?
Таня кивнула. Как бы она могла забыть? Все помнила.
– У них свадьба сегодня, – сказал Веня.
– Чья?
Ей было все равно, чья свадьба. Но если не спросить об этом, если не говорить с ним о чем-нибудь самом обыкновенном, то что тогда делать? Только в голос кричать: я тебя вижу своими глазами, ты на меня смотришь и улыбаешься, господи, какое счастье!
– Иван женится, – ответил он. – Через два часа праздновать начнут. Пойдешь?
– Так меня не звали же…
– Нас звали. И тебя, значит, тоже.
От этих его слов Таня заплакала бы опять, да стыдно уже было реветь. Поэтому она только кивнула и огляделась.
– Иди умывайся, – сказал Веня. – Полотенце в белом комоде. Сумку я в твою комнату отнесу.
Она кивнула снова и не стала сдерживать улыбку. Все равно он не увидел бы, потому что уже поднимался по лестнице с ее сумкой в руке.
Пока она умывалась, пока вытиралась большим белым полотенцем, которое, ну конечно, лежало в том же самом комоде, стоящем в ванной на том же самом месте, что и пять лет назад, пока причесывалась перед зеркалом, глядя себе в глаза, прозрачные как лед и лихорадочно блестящие, на свое белое от волнения лицо с алыми пятнами на щеках, тоже знаками волнения, – Веня вернулся вниз и ожидал ее в большой комнате.
– Обеда вот только нет, – сказал он, когда Таня вышла из ванной. – Исключительное явление. Мама с утра помогает к свадьбе готовиться. Вообще, половина соколян, по-моему, бродят сегодня голодные, ожидая свадебного пира у Гербольдов.
– Я есть совсем не хочу, – сказала Таня.
– Речь не про «совсем». Супа нет, вот про что. Бутерброды только. Худая ты какая-то, – сказал он, вглядываясь в ее лицо. – Скулы, как у китаянки, стали.
Это Таня и сама знала. Как только она закончила школу, мать сказала, что кормить здоровую кобылу больше не собирается, пускай сама себя кормит, раз шибко много об себе понимает, и запретила брать из холодильника продукты. Хлеб, правда, разрешила, но Таня и его брать не стала. Устроиться на работу она не смогла, и без нее желающих хватало, тем более несовершеннолетняя, поэтому перебивалась случайными приработками – что-нибудь помыть, лед с крылечек сколоть, кому-нибудь гряды посадить. Но в Болхове не многие стремились заплатить за то, что можно сделать самому, заработки у нее были малые и редкие, да и гряды только весной начались. Не удивительно, что за год, прошедший после окончания школы, у нее заострились скулы. Выбор-то невелик был: или похудеть, или расползтись на хлебе и макаронах. Таня предпочла первое, поэтому бывали дни этой зимой, когда она ела даже и мясо, а бывали – когда только воду пила.
Пришли в кухню, и Веня сказал:
– Бери там сама что найдешь. В холодильнике, – уточнил он, видя, что она топчется на пороге. – Таня! Забыла, где холодильник, что ли?
Она встряхнулась торопливо, как собака, подошла к холодильнику, открыла дверцу. Еды было столько, что глаза разбегались. Таня вспомнила, как пять лет назад, оказываясь в этой кухне, сразу начинала есть, будто не в себя, не в силах насытиться. И сейчас она почувствовала то же – что может есть и есть, потому что не просто проголодалась с дороги, а изголодалась, измучилась, не может больше жить без всего этого… Она прислонилась лбом к холодильнику и постояла несколько секунд, зажмурившись. Невозможно, чтобы он видел ее дурой, рыдающей при взгляде на еду. Хотя он, конечно, понял бы, что не в еде дело.
– Сядь, – сказал Веня. – Сядь за стол. И дай мне масленку, не то на ногу уронишь.
Он забрал тяжелую глиняную масленку из дрожащих Таниных рук. Она послушно села за стол, а он стал доставать из холодильника и ставить перед нею сыр в фарфоровой сырнице, колбасу на длинной тарелке, красную икру в стеклянной вазочке с крышкой, черную в такой же, помидоры, редиску с зелеными веселыми хвостиками… Потом он резал хлеб на круглой деревянной доске, а Таня как завороженная смотрела на его руки, на тонкие его пальцы.
– Почему ты не женился? – спросила она.
Вопрос был наглый, Таня сама не поняла, как он у нее вырвался. Но Веня не удивился. Может, только наглых вопросов от такой, как она, и ожидал.
– Откуда ты знаешь, что не женился? – усмехнулся он.
– Здесь женщины нету, – покачала головой Таня. – Ну, только Евгения Вениаминовна.
Он пожал плечами:
– А зачем?
– Женщина зачем? – усмехнулась уже Таня.
– Жениться зачем. Только не говори: чтобы хозяйство вела. Этот вопрос решается без женитьбы. Как и твое ехидное замечание про нужду в женщине – это дело тоже женитьбы не требует.
Тане стало так стыдно, что даже нос зачесался.
– Ну-ну. – Веня бросил быстрый взгляд в ее сторону. – Опять реветь собралась?
– Не-е… – пробормотала она.
– Не женился потому, что без любви жениться непорядочно и просто глупо. И давай на этой пафосной ноте закроем тему.
Таня поспешно кивнула.
Она поглощала один бутерброд за другим, Веня едва успевал их для нее делать. Пролепетала было «не надо, я сама», но он не обратил на ее лепет никакого внимания, и она махнула рукой, и ела, и ела, как дворняга, которой вдруг досталась целая прорва еды, а Веня отрезал хвостики от редисок, потому что, наверное, думал, что иначе она съест их вместе с хвостиками, и правильно думал, кстати.
Когда Таня наконец без сил откинулась на спинку стула и вытерла выступившие под глазами капельки пота, он поинтересовался:
– Сыта?
И расхохотался.
– Извини… – пробормотала Таня.
Ей хотелось смотреть и смотреть на его смеющееся лицо. Но было стыдно смотреть не отрываясь.
– За что же? Ты мало изменилась за пять лет. Повзрослела, покрасивее стала, но, по сути, не изменилась вообще. И это хорошо.
