Пили, как на всех свадьбах, за молодых, но то, что им при этом желали, казалось Тане необыкновенным, она такого никогда не слышала. Что значит, если ваша жизнь будет осмысленной, то будет и счастливой? И непонятно, и необыкновенно.
Да и вся эта свадьба под летящими лепестками казалась ей необыкновенной, хотя что уж такого особенного в яблонях, они и в Болхове сейчас вовсю цветут.
Но необыкновенное было, и такое же трепетное, как яблоневые лепестки, и такое же красивое. Только вот Таня не понимала, какое отношение к этому необыкновенному имеет она сама, и потому ей было сильно не по себе. Она молча слушала, как сидящие рядом с ней женщины хвалят фаршированную рыбу, приготовленную Евгенией Вениаминовной, и обсуждают, у кого свекровь клала в такую рыбу сырой лук, а у кого жареный, невпопад кивала, если кто-нибудь ее о чем-нибудь спрашивал, и с тоской думала, что она здесь чужая.
А где она своя? Неизвестно.
– Тань, ну что ты уселась с тетушками? – Нэла подошла сзади и шепнула это ей в ухо так неожиданно, что она вздрогнула. – Пойдем к нам!
С этими словами она схватила Таню за руку и потащила на тот конец стола, где сидели молодые, жених с невестой и их друзья.
А уж там никто про фаршированную рыбу не разговаривал! То есть говорили все равно про что-то, Тане непонятное, но ощущение своей чуждости исчезло у нее сразу же, как только она выпила шампанского, которое налил ей жених, да уже никто и не помнил, кажется, что он жених, и пиджак он свой парадный снял, и молодежь как-то незаметно перебралась из-за стола на две лавочки у забора, прихватив с собой шампанское и коньяк…
Время от времени Таня все равно оглядывалась – искала глазами Веню. Он сидел за столом рядом с Гербольдом-старшим и увлеченно с ним о чем-то беседовал. Но теперь она смотрела на Веню не потому, что пыталась ухватиться за него взглядом, как несчастная жертва кораблекрушения хватается за бревно, оставшееся от разбитого корабля. Она смотрела теперь на него только потому, что он один был ей нужен на всем белом свете, и ни кораблекрушение, ни бревно здесь были ни при чем, и несчастной она себя больше не чувствовала.
Выпили все шампанское и весь коньяк, принесли со стола еще, пели под гитару, Таня хоть и не пела, потому что не знала слов, но слушала и чуть не всплакнула даже – то ли взяла ее за душу песня про то, как солдаты пишут кровью на песке, то ли просто нервы у нее были взбудоражены.
Стемнело, и стеклянная веранда засияла, как большой драгоценный камень. В кронах яблонь и на кустах вспыхнули лампочки, оказывается, ветки были опутаны гирляндами, и сад стал похож на волшебное царство.
Все гости давно уже вышли из-за столов и сидели теперь кто где небольшими компаниями, и разговаривали кому о чем интересно.
Ваня Гербольд объяснял, чему он и его молодая жена учатся в авиационном институте и чем будут заниматься, когда выучатся.
– Конечно, девчонки в МАИ считаные, – говорил он парню в синем свитере и светло-голубых джинсах. – Лилька у нас в группе вообще одна. Но совершенно не потому, что это не женская работа. Ты о чем вообще? Ничего принципиально мужского я в работе инженера не вижу.
– Наша тетя Лиза операционная медсестра, вот у нее не женская работа, – добавила Нэла. – С утра до ночи в больнице и ночью тоже, если дежурит. Николка, кузен, в пять лет яичницу научился жарить, в семь картошку. – Она кивнула на светловолосого парня, тот ничего не сказал, только улыбнулся ясной улыбкой. – А Лилька что особенного будет делать? К девяти пришла на работу, в шесть ушла.
– Еще найдется ли работа, – заметила Лиля. – Распределение-то отменили.
– Найдется, – отмахнулась от нее Нэла. – Хотела за мужем быть, как за каменной стеной? Что хотела, то получила. Ну так расслабься и получай теперь удовольствие.
Таня, если б ей такое сказали, разозлилась бы точно. А Лиля вроде бы даже не заметила, что Нэла ее обижает. Или вправду ничего обидного нет в этих словах, а просто Таня не понимает, как устроена жизнь людей, собравшихся сегодня у Гербольдов в саду? И Венина тоже… Непонятность его жизни она чувствовала особенно остро, и это ее беспокоило.
– Как тебе в Германии? – спросил Нэлу парень в свитере и джинсах.
«Зря я насчет одежды переживала, – подумала Таня, глядя на него. – Тоже могла бы в ливайсах ношеных прийти, никто б не удивился».
Правда, платье из тафты ей ужасно нравилось, а Нэла к тому же сказала, что оно обольстительное, особенно вместе с болеро, и от этого слова у Тани даже в животе защекотало, будто из-за обольстительного платья что-то необыкновенное должно с ней произойти.
– Грандиозно мне в Германии, – ответила Нэла. – Берлин сумасшедший город, скоро будет интереснее Парижа.
– Ну да! – недоверчиво проговорил кто-то; в общем кружении лиц и голосов Таня не поняла, кто именно.
– Да-да, – уверенно заявила Нэла. – Берлин сумасшедше молодой, просто молодой-молодой, жизнь кипит, искусство самое авангардное. Мне там нравится!
Это последнее наверняка было для нее главным доказательством того, что Берлин самый прекрасный город на свете.
– Не знаю, – пожала плечами Лиля. – Я бы не смогла.
– Что не смогла бы? – не поняла Нэла.
– Одна в чужой стране… Тоскливо же.
– Тоска – последнее, что можно почувствовать в Берлине, – пожала плечами Нэла. – И то это будет творческая тоска. А таким, как я, она только на пользу.
Что Нэла делает в Берлине, Таня, конечно, не знала, но словам ее поверила сразу. И что значит «таким, как я», было ей понятно. Да это, ей казалось, каждому будет понятно, стоит только глянуть на сверкающие Нэлины глаза и на то, как разлетаются пряди ее волос, когда она смеется или встряхивает головой, будто норовистая лошадка.
– Я бы в Германию тоже поехал поучиться, – сказал Ваня. – Не искусствоведению, конечно.
– Почему «конечно»? – возмутилась Нэла. – Считаешь, я учусь второстепенному?
– Ты учишься первостепенному. – Ваня сказал это так спокойно, что сразу было понятно: говорит что думает, и как он думает, так и есть. – Для тебя. А для меня первостепенной была бы стажировка в немецком авиапроме. Он в основном в Гамбурге сосредоточен. И сейчас у него как раз подъем существенный. Интересно было бы разобраться, почему.
– Вот и ехал бы в Гамбург на стажировку, – заметила Нэла.
По нескрываемому недовольству в ее голосе Таня поняла, что всей семье не нравится Ванина женитьба.
Но о том, правильно это или нет, она подумать не успела: боковым зрением, постоянно настроенным на Веню, увидела, что он спускается с веранды и идет, озираясь, по саду. Не ее ли ищет? У Тани сердце екнуло. За весь вечер ни разу к ней не подошел, не спросил, как она себя чувствует среди незнакомых людей, среди совсем незнакомых, всех-всех незнакомых, не просто незнакомых, а таких, которых она никогда не видела, даже не знала, что такие существуют на свете…
