– Живое яблоко тоже положи. Чем больше неожиданного, тем больше в этом тебя. Интереснее получится.
Она так и сделала, добавила в композицию яблоко из гербольдовского сада, и в самом деле вышло интереснее, живее. Даже удивительно – художественных способностей у Ваньки не было, сам говорил, но подсказал он правильно.
Когда она спросила у Вени, почему так, тот ответил:
– Иван способен к эмпатии. Даже слишком, я бы сказал. Ну и понимает жизнь в целом, потому понимает и частности.
Что такое эмпатия, Таня не знала, но переспрашивать не стала. Веня бывал дома редко. То ли на работе допоздна задерживался, то ли еще где, не узнаешь же, и на выходные, случалось, исчезал тоже. В первый год, прожитый в левертовском доме, Таня видела его так мало, что каждая минута с ним казалась ей драгоценной, и жаль было тратить эти минуты на какие-то посторонние расспросы. Это уже на следующий год, когда стала учиться в колледже, то привыкла, что он есть, хотя по-прежнему просыпалась по утрам и, вспомнив об этом, зажмуривалась от счастья: есть он, есть, увижу его за завтраком, может, или вечером, тоже хорошо… Она впитывала его в себя, как пересохшая земля впитывает воду, и все в ней от этого расцветало.
Когда она начала учиться, то заметила, что Веня стал проводить с ней больше времени. Это, несомненно, были связанные вещи, что она теперь студентка и что она стала ему интереснее. Поняв это, Таня набросилась на учебу, которую и без того уже полюбила, с такой самоотверженностью, что Евгения Вениаминовна стала беспокоиться за ее здоровье.
Но она была здорова, она была счастлива, потому что Веня все чаще стал разговаривать с нею, стал брать ее с собой то в театр, то в гости к своим друзьям, и она больше не впадала от этого в панику: не волновалась, что не знает, куда встать и что сказать. Таня ловила его взгляд и почти всегда встречала в этом взгляде одобрение тому, что она говорит и делает, и довольно быстро догадалась, что достаточно делать то, что кажется ей естественным, и это понравится ему.
Это не сразу стало так, это было ново для нее, и она с замиранием сердца ждала, когда придет то, чего она ждала больше всего на свете, про что он сказал ей ночными горчащими губами: «Не торопи меня», – и знала, что это придет непременно. Ей было непросто этого ждать, слишком ее тянуло к нему всю, и телом не меньше, чем душой. Но если прикосновение к нему душой становилось все отчетливее с каждым днем, то телом… Нелегко ей было выдержать свою отдельность от единственного мужчины, при одной только мысли о котором ее будто током пронизывало.
Но и в самом ожидании было так много счастья, что Таня не считала дни, проходящие в нем, пустыми. Счастливые это были дни, огромные в своем содержании.
И так это было до того дня, который переменил ее жизнь безвозвратно.
Это был не день, а вечер. Обычный вечер раннего мая. Сгустились сумерки, шел дождь. Таня сидела за столом в большой комнате и старательно вырисовывала на листах ватмана задание по специальности – прическу в стиле барокко: локоны и пучки, зигзагообразный пробор, челка с напуском… Ветки сиреневого куста, разросшегося под окошком, стучали в стекло. Она закончила с барокко и, придвинув к себе новый лист, взялась за прическу в футуристическом стиле – неровные края, асимметрия, необычный цвет… Футуристический стиль нравился ей больше, она даже язык высунула от усердия.
– Подъехал кто-то, – сказала Евгения Вениаминовна; она вязала, сидя за другим концом стола. – Слышишь, у ворот остановился?
Таня глянула в окно. У ворот действительно стояла большая машина с включенными фарами. Машина посигналила – длинно, потом два раза коротко, потом снова длинно. Это был сигнал для своих, Веня так звонил в дверь, если забывал ключи. Но машина была незнакомая.
– Кто такие? – пожала плечами Таня.
Ей стало тревожно, почти страшно. Наверное, из-за Вениной работы – она никогда не ждала от нее хорошего. Даже сказала ему однажды, что у таких, как он, должна быть охрана. С президентом же работает, мало ли что!..
– Конспирологию оставь, пожалуйста, – поморщился он. И, догадавшись, что она не знает этого слова, пояснил: – Не строй у себя в голове теории заговора. Я не делаю ничего особенного. Должностными возможностями не торгую. Обычная юридическая работа. От чего меня охранять?
Возразить на это Тане было нечего, но все равно она за него боялась.
И сейчас ей вдруг представилось, что это его привезли на большой черной машине раненого или даже… Она вздрогнула.
– Я открою, – сказала Евгения Вениаминовна.
Может, ей тоже представилось что-нибудь подобное.
– Еще не хватало! Сама открою.
На крыльцо они вышли вдвоем.
– Кто здесь? – спросила Евгения Вениаминовна.
Водительская дверца открылась. Из машины выбрался огромного роста мужик, широкий, как шкаф.
– Евгения Вениаминовна! – зычно воскликнул он. – Драгоманов я! Вася Драгоманов, помните?
– Боже мой! – воскликнула та. – Васенька! Как же не помнить! Заходи, заходи скорее, не стой под дождем.
Открылась дверца с пассажирской стороны, из машины вышла женщина, потом обе дверцы хлопнули, закрываясь… Все это были обычные приметы неожиданных, но радостных гостей.
– Ставь чайник, Таня, – сказала Евгения Вениаминовна.
Таня пошла в дом, но в дверях обернулась. Огромный Вася доставал что-то из багажника машины, а женщина шла от калитки к дому с большим букетом. В сумерках казалось, что тюльпаны светятся в ее руках. Или что сама она светится?.. Да, именно так: она шла в сплошном сиянии, и невозможно было думать, что это просто преломление света от уличных фонарей.
Большая комната сразу наполнилась голосами, смехом, как будто в нее вошли не два человека, а целая компания. Правда, Василий Драгоманов один стоил десятерых, во всяком случае, по тому, как много места занимала его большая фигура.
Легко, будто коробку конфет, Василий внес в комнату здоровенный ящик.
– Сахалинские гостинцы, – сказал он.
Чаепитием дело, конечно, ограничиться не могло. Евгения Вениаминовна всегда говорила, что из приличного дома никто не должен уйти голодным, и хотя Вася Драгоманов не производил впечатления изголодавшегося, она, конечно, собиралась накормить его ужином.
– Идите к гостям, – сказала Таня, когда та забежала в кухню. – Все сама подам.
– Счастье, что я плов приготовила, – сказала Евгения Вениаминовна. – Возьми под него блюдо узбекское, Таня. Знаешь, с голубым рисунком? Надо же, будто почувствовала! Вася с детства плов любит.
– А он кто? – спросила Таня.
Плов стоял на плите горячий: Евгения Вениаминовна засыпала в казан рис, когда час назад Веня позвонил и сообщил, что выезжает с работы домой.
– Драгомановых младший сын, – ответила она. – Помнишь, я тебе рассказывала? Соседи наши, когда здесь коммуналка была, они переехали потом.
