Каждый день он после занятий торопился на тренировку. Сразу после нее он торопился снова, на этот раз в студенческий спортивный магазин, где работал до полуночи, продавая всякую всячину, от шоколадных батончиков до тех небольших резиновых изделий, которые реклама магазинчика нейтрально называла «охранники деликатной зоны». И после работы он плелся вверх по Юниверсити Авеню по дождю, в темноте, до Юношеской христианской ассоциации (YMCA), где работал уборщиком в обмен на маленькую комнатушку, все место в которой занимали кровать и письменный стол. Это была одна из тех комнат, на которые был разделен подвал угольного склада. Сырые и грязные комнаты стали домом для самых бедных студентов, парней и девушек. Среди них была талантливая и сногсшибательная молодая студентка театрального факультета по имени Френсис Фармер, которую через пару лет все остальные увидят на большом экране. Сквозь тонкие перегородки обитатели подвала слышали все, что происходит вокруг, и для Джо его комната была не больше, чем просто местом для выполнения домашнего задания, местом, где он мог растянуть свое ноющее тело на кровати на пару часов перед тем, как утром опять уйти на занятия. Это было едва ли похоже на место, которое можно назвать домом.
Несмотря на то что осень 1933 года была изнурительной для Джо, она состояла не только из одиночества и работы. Джойс была рядом, и это для него было утешением.
Она уехала в Сиэтл, не только чтобы проводить время с Джо, но также в погоне за своими собственными мечтами. Ее научные успехи направили ее по пути, отличному от того, который ожидал большинство дочерей фермеров, с которыми она ходила в старшую школу в Секиме. Она не искала карьеру где-то далеко от дома; она хотела завести семью, крепкую и счастливую. Но у нее не было желания прожить такую жизнь, какую прожила ее мать, где работа по дому определяла и ограничивала все ее мировоззрение. Она хотела прожить жизнь осмысленную, и университет был билетом в эту жизнь.
По иронии судьбы, единственным способом достижения ее цели была опять работа по хозяйству. Она сошла с парома в Сиэтл в тот сентябрь, и ей отчаянно нужно было найти жилье и способ платить за обучение, еду и книги. Она поступила в университет и переехала на время к своей тетушке Лауре, но вскоре стало ясно, что в тяжелые времена еще один голодный рот был очень нежелательной ношей на плечах тетушки, у которой и без того не хватало денег. Следующие две недели Джойс поднималась каждое утро на заре и спешно проверяла все совсем скудные объявления с предложениями о работе в «Сиэтл Пост-Интеллиженсер». За много дней появилось всего несколько объявлений о найме рядом с длинной колонкой объявлений о предложениях услуг.
Кроме сообразительности и ясности ума, все, что Джойс могла предложить миру работодателей, были ее навыки в том, что она меньше всего любила делать – готовка и уборка. Так что она сосредоточилась на услугах бытового обслуживания. Не желая платить деньги за проезд, она, одетая в свое лучшее выходное платье, проходила километр за километром каждый раз, когда находила объявление о работе служанки, далеко забираясь в модный район Лорелхерст на восток от университета или взбираясь на крутой подъем к вершине Кэпитол Нилл, где величественные дома в викторианском стиле стояли на тихих, темных улочках. Снова и снова у дверей ее встречали надменные жены городской интеллигенции, которые провожали ее в душные гостиные, сажали на богато украшенные диваны и потом требовали рекомендаций и доказательств ее опыта работы, но ни того ни другого у Джойс не было.
И наконец, одним жарким днем, после очередного разочарования после собеседования в районе Лорелхерст, Джойс решила просто походить по округе и постучаться в двери. Дома здесь были большие и изысканные. Возможно, кому-то нужна была помощь, но про объявление в газету они не подумали. Джойс прошлась вниз, потом вверх по улице, ее опухшие от артрита ноги начали болеть, под мышками стал проступать пот, волосы вымокли и растрепались, пока она устало бродила по длинным подъездным дорожкам к гигантским парадным дверям и тихонько стучала в них.
Наконец одну из дверей девушке открыл худой джентльмен, знаменитый местный судья, выслушал, вздернув голову, внимательно ее изучил, но не стал задавать сложные вопросы о рекомендациях или опыте. Повисла долгая, неловкая пауза, пока судья пристально ее рассматривал. В итоге он прохрипел:
– Приходи завтра утром, посмотрим, подойдет ли тебе форма предыдущей горничной.
Форма подошла, и так Джойс нашла работу.
Теперь по выходным вечерами, когда у нее было немного свободного от работы времени, они с Джо садились на трамвай и за несколько центов ехали в центр города, чтобы еще за сорок центов посмотреть кино с Чарли Ченом или Мэй Уэст. Каждую пятницу в клубе «Клаб Виктор» были студенческие танцы с бесплатным входом, и у них был шанс потанцевать под музыку, предложенную местным капельмейстером, Виком Майерсом. По субботам часто проводились футбольные матчи, и после каждой футбольной игры были танцы в женском спортивном зале. Джо и Джойс ходили почти на все, Джо платил за вход двадцать пять центов. Но танцы на баскетбольной площадке под орущую школьную группу были не такими уж романтичными, и не намного лучше, чем в тесном, пропахшем потом помещении «Чикен Куп» в Секиме. Джо не мог позволить себе того, чего больше всего хотел – отвести Джойс в одно из тех шикарных местечек в центре, куда ходило большинство ее подружек. Это были такие места, куда Джойс пошла бы в шифоновом платье, а Джо – в костюме, если бы у кого-нибудь из них была такая одежда. Это были такие места, как зал «Триатон Болрум» в театре «Ферд энд Уолл», где на большой полированной площадке для танцев, выложенной кедровым паркетом, могло уместиться пять тысяч человек сразу, где сверкающие люстры, розовые стены, украшенные тропическими пейзажами, и серебристый ажурный свод нависал над эстрадой. В таких местах можно было танцевать всю ночь под музыку группы «Дорси Бразерс» или Гая Ломбардо. Джойс научилась не обращать на это внимания, но Джо очень задевало, что он не может отвести туда девушку.
В середине ноября весь университет гудел в возбужденном ожидании ежегодной домашней игры с Орегонским университетом. В преддверии матча Джо и вся команда первокурсников устроили с университетской командой свой собственный футбольный поединок и были разгромлены командой старших студентов. Для первокурсников это было поражение, которое невозможно забыть, и они поклялись, что отыграются на воде. Тем не менее по традиции проигравшие должны были организовать застолье для победителей, и студенческая газета, «Ежедневник Вашингтонского университета» не упустила возможности поиздеваться над командой первокурсников: «Выбор блюд будет несложным, ведь в воскресенье они поймали в озере кучу крабов».
Семнадцатого ноября траурная тень нависла над университетом. В самом разгаре праздника случилась трагедия. Первокурсник по имени Уиллис Томпсон, пытаясь разжечь костер для барбекю, пролил бензин себе на одежду и загорелся. Пролежав несколько дней в больнице, изнемогая от боли и обширных ожогов, Томпсон умер.
Но другая, еще более мрачная и более реальная тень продолжала нависать над всей страной в этом месяце. Одиннадцатого ноября фермеры Дакоты проснулись после ветреной ночи и увидели то, чего никогда раньше не видели – светлое дневное небо стало черным от земли, поднятой с полей сильным ветром. На следующий день почернело небо в Чикаго, когда пыльное облако прилетело на восток, а через несколько дней люди в северной части Нью-Йорка смотрели в изумлении на небо бурого цвета. Этого еще никто не знал, но пылевые бури в тот ноябрь, этот первый «черный ураган» был только предвестником того, что надвигалось – того, что будут называть «Пыльным котлом» и который станет вторым актом горестной трагедии 1930-х и ранних сороковых годов. За ветрами ноября 1933 года последуют другие, еще более сильные, и сдуют почти весь верхний плодородный слой почвы с американских полей, и сотни тысяч беженцев направятся на запад, через весь континент, в поисках работы, которой там не существовало. Эти брошенные, неприкаянные, бездомные, выселенные со своей собственной земли люди бежали, но их уверенность в завтрашнем дне, так же как и средства к существованию, сдуло ветром.
