Процессия дошла до Вашингтонского спортивного клуба на улице Юнион. Там парней проводили в душную комнату, в которой уже сидели сотни важных граждан города. Каждый из них заплатил семьдесят пять центов, чтобы поприсутствовать на особенном званом обеде и получше рассмотреть вернувшихся героев. Роял Броухэм руководил церемонией, события которой транслировались по радио.
Мэр, Том Боллз и Эл Албриксон выступили с небольшими речами. Албриксон осыпал похвалами все три команды и закончил под аплодисменты: «С такой поддержкой мы выиграем в Поукипси и тогда будем на пути в Берлин, к Олимпиаде». Потом говорил декан факультета, потом президент финансовой палаты. Почти все, кто имел в городе хоть какой-то статус, хотели поучаствовать в церемонии. Потом экипажи всех трех лодок вызвали на сцену. Каждый был представлен по имени, и каждому посвящались долгие и бурные овации.
Когда настала очередь Джо, он замер на какое-то мгновение, глядя на картину перед собой. Белый свет лился в комнату с высоких окон, задрапированных тяжелыми вельветовыми занавесками. Огромные сверкающие хрустальные люстры свисали с высокого лепного потолка. На него были направлены все взгляды – радостных пузатых мужчин в костюмах-тройках и почтенно выглядевших женщин, увешанных дорогими украшениями. Они сидели за столами, устеленными кристально-белыми льняными скатертями, уставленными бестящими столовыми приборами и хрустальными фужерами и блюдами, ломящимися от обилия блюд. Официанты в белых пиджаках и черных бабочках бегали среди столов, держа подносы с еще большим количеством еды.
Когда Джо поднял руку, чтобы ответить на волну аплодисментов в его честь, он понял, что отчаянно пытается сдержать слезы. Он никогда и не мечтал находиться в подобном месте в окружении таких людей. Это его пугало, но в то же время, пока он стоял перед всем залом в тот день, вызывая аплодисменты, он почувствовал внезапный прилив чего-то неизвестного ранее – чувства гордости, которое было глубже и откровеннее всего, что он когда-либо чувствовал. Теперь он снова поедет в Поукипси, а потом, может быть, даже в Берлин. Дела шли великолепно.
Глава десятая
Лодка – вещь очень чувствительная, особенно восьмиместная лодка, и если не дать ей свободы, то она не станет тебе подчиняться.
Джордж Йеоманс Покок
Во времена, когда все американцы наслаждаются десятками возможных спортивных каналов, когда профессиональные спортсмены получают ежегодно зарплату в десятки миллионов долларов, когда целая нация берет выходной ради практически национального праздника – Супербоула, национального кубка по американскому футболу, нам сложно до конца понять, насколько важным было восхождение команды Вашингтонского университета для людей Сиэтла в 1935 году. Сиэтл был городом, который очень долго считался, даже скорее считал сам себя, по многим статьям, захолустным, одним из самых последних в мире спорта. Хотя университетская футбольная команда была очень долгое время непобедимой – рекордные шестьдесят три игры подряд были сыграны без единого проигрыша за период между 1907 и 1917 годами. Во время этой полосы побед, под предводительством тренера Джила Доби, Вашингтон набрал 1930 очков, а его противник – только 118. Однако необходимо заметить, что правила не слишком точно соблюдались Джилом Доби. Говорили, что однажды он заставил пару его самых худых игроков надеть железные наплечники, в добавление к основному снаряжению, что дало парням великолепную способность поражать и отталкивать гораздо более крупных игроков. В любом случае вашингтонские «Сан Доджерс» (переименованные «Хаски» по предложению команды 1922 года) играли почти по всему Западному побережью, но добрались до национального уровня Роуз-Боул только дважды, один раз сыграв вничью с Военно-морской академией и один раз проиграв Алабаме.
Бейсбольные команды Сиэтла вообще никогда не выходили на национальный уровень. Существовал ряд профессиональных бейсбольных команд начиная с 24 мая 1890 года, когда «Редс» из Сиэтла бросили вызов «Фоллз Спокейнс» из Спокана. В последующие годы город видел бейсбольные команды, которые назывались по-разному – «Сиэтлес», «Клондайкерс», «Рэйнмейкерс», «Брэйвс», «Джайентс», «Рэйниерс», «Сиуошес», «Индианс» и, пожалуй, самый неудачный состав, «Сиэтл Кламдиггерс». Но все это были команды второй лиги, и играли они лишь в местных и региональных поединках. Да и вообще бейсбол в Сиэтле в последнее время переживал очень неприятный кризис – один из многих – с того дня, когда деревянные стойки на бейсбольном стадионе «Индианс», в парке Дагдэйл, сгорели дотла в июле 1932 года. Команда переехала на «Сивик Филд», футбольный стадион старшей школы. Но на поле не было травы, им был отведен только небольшой треугольник пыли и камней. Во время тренировок и между играми команды бегали по полю с мешочками, собирая камни, чтобы игроки не споткнулись о них, в попытке поймать мяч и не содрать с себя всю кожу при скольжении до базы. Это оказалось безнадежным делом и бесконечным заданием. Один из старшекурсников, игравших на этом поле, Эдо Ванни, который позже стал менеджером команды «Рэйнерс», говорил о площадке: «Если бы там привязали лошадь, она бы умерла с голоду. Там не было ничего, кроме камней». В течение многих десятилетий бейсбольным фанатам Сиэтла приходилось выбирать восточную команду в Высшей лиге, за которую можно болеть и на которую делать ставки.
Только однажды спорт в Сиэтле поднялся до международного значения – в 1917 году, когда профессиональная хоккейная команда, «Метрополитанс», стала первой американской командой, выигравшей Кубок Стэнли и одержавшей победу над «Монреал Канадиенс». Но «Метрополитанс» обычно играли только в Тихоокеанской хоккейной ассоциации, и когда владелец их ледовой арены не обновил лицензию в 1924 году, команда распалась.
Учитывая такое скудное спортивное наследие, победы вашингтонских команд давали жителям Сиэтла то, чего у них не было уже давно – да и, по сути, никогда не было. Благодаря разгрому Калифорнии и последним победам на Поукипси, а теперь и разговорам о будущих победах на Олимпиаде, каждый житель города мог немного поважничать и похвастаться этими достижениями. Каждый мог написать об этом своим друзьям и родственникам на восток. Каждый мог прочитать об этом в «Пост-Интеллиженсер» утром и потом, еще раз, уже вечером, – в «Сиэтл таймс». Каждый мог поговорить об этом с парикмахером, пока ему делали прическу, и узнать, что парикмахеру это было так же интересно. Эти парни в лодках – гребок за гребком, победа за победой – помогали Сиэтлу появиться на карте Америки, и они, скорее всего, в ближайшем будущем приложат к этому еще больше усилий. Каждый теперь в это верил, это сплотило горожан, заставило гордиться собой и приободрило их в те трудные времена.
Но если жители Сиэтла читали «Таймс» или «Пост-Интеллиженсер», они не могли не заметить предвестников грядущих бурь.
14 апреля, на следующий день после Тихоокеанской регаты на Окленд Эсчуари, песчаные ураганы последних нескольких лет затмила катастрофа, которую до сих пор помнят в равнинных штатах как Черное воскресенье. В течение нескольких часов холодные сухие ветра, пришедшие с севера, подняли с сухих полей в два раза больше земли, чем вырыли экскаваторы из Панамского канала, и подняли их над землей на две с половиной тысячи метров. Во всех пяти равнинных штатах лучи дневного солнца уступили место тьме. Частицы пыли, которые нес ветер, генерировали столько статического электричества в воздухе, что ограждения из колючей проволоки слегка просвечивались в темноте посреди темноты того дня. Фермеры, работавшие в тот день в полях, падали на колени и на четвереньках бесцельно ползали туда-сюда, в надежде найти дорогу к домам и укрытиям. Машины летели с дорог в канавы, где их пассажиры прижимали ткань к лицам, пытались хоть как-то дышать, но только давились и кашляли пылью. Иногда они бросали свои машины, находили стоящие неподалеку здания и стучали в двери, умоляя жильцов дать им приют.
