Но ему не стоило беспокоиться. В Англии министр иностранных дел Энтони Идэн сказал, что ему «очень жаль слышать» эти новости, и потом стал давить на Францию, чтобы та не реагировала слишком уж бурно. Она и не стала. Она вообще ничего не сделала. Йозеф Геббельс с облегчением написал в своем дневнике: «Фюрер чрезвычайно рад… Англия не реагирует. Франция не станет действовать одна. Италия запуталась в своих внутренних проблемах, Америка не заинтересована».
Теперь Гитлер с абсолютной ясностью понимал слабость своих позиций на западе страны. Однако возвращение Рейнской области не прошло безнаказанным. Хотя не было никакой военной реакции, поднялась волна возмущения общественности во многих зарубежных столицах. Все большее число людей в Европе и Соединенных Штатах снова начали говорить о Германии так же, как говорили во время Первой мировой войны – ее считали нацией «гуннов», беззаконных варваров. Гитлер знал, что Западу будет гораздо проще объединиться против варварского народа, чем против цивилизованного государства. Он хотел завоевать поддержку общественности – не у себя дома, где повторное взятие Рейнланда было и без того популярным, – но в Лондоне, Париже и Нью-Йорке.
Нацистское правительство теперь было уверено, что грядущие Олимпийские игры в августе предоставят ему идеальную возможность для маскарада. Германия покажет себя миру как необыкновенно чистую, эффективную, современную, технологически продвинутую, культурную, энергичную, справедливую и гостеприимную нацию. От дворников до управляющих отелями и членов правительства, тысячи немцев теперь с рвением ходили на работу, чтобы грядущим августом мир увидел лучшее лицо Германии.
Министр пропаганды Йозеф Геббельс начал создавать альтернативную реальность в немецкой прессе, временно очищая ее от антисемитских заявлений и вставляя искусную ложь о мирных намерениях Германии, возвеличивая ее и провозглашая гостеприимной для людей всего мира. В новых плюшевых офисах кинокопировальной фабрики на улице Гейер в южной части Берлина Лени Рифеншталь начала активно использовать те 2,8 миллиона рейхсмарок, которые через Министерство пропаганды ей недавно выделило нацистское правительство на создание фильма о грядущих играх: «Олимпия». Целью конфиденциальности, которой придерживались все государственные структуры еще с октября, было скрыть от Международного олимпийского комитета политический и идеологический источник финансирования фильма. До конца своей жизни Рифеншталь будет настаивать, что ее фильм был всего лишь искусно поставленной спортивной документалистикой. Но на самом деле по своему происхождению «Олимпия» была политической и идеологической картиной.
Благодаря тщательно подобранным великолепным съемкам торжества грации, красоты и энергии молодости, смешанным с кадрами, иконографии и идеологических символов нацистов, Рифеншталь смогла искусно представить новое Германское государство как нечто идеальное – безупречный конечный продукт очищенной цивилизации, берущей свое начало у древних греков. Фильм не просто будет отражать, но во многих смыслах определять только зарождающуюся, но становившуюся все более и более зловещей нацистскую мифологию.
После победы над Калифорнией на озере Вашингтон Эл Албриксон дал основному составу две недели отдыха, чтобы подтянуть успеваемость в университете и разобраться с личными делами, прежде чем начать финальную подготовку к Берлину. Как только они уедут в Поукипси, Албриксон напомнил ребятам, они не вернутся в Сиэтл – если все пойдет хорошо – до начала сентября. Парням нужно было многое сделать.
Когда основная команда вернулась на лодочную станцию 4 мая, тренер поставил ребятам задачу работать в медленном ритме, все еще пытаясь смягчить последние технические неточности. Они гребли ужасно в первые несколько дней после перерыва, до тех пор, пока опять не поймали раскачку. В конце концов им это удалось, и лодка тут же стала ускоряться и обгонять остальные команды. Но 18 мая тень катастрофы для их спортивной карьеры нависла над командой. Албриксон узнал, что, несмотря на предоставленный им перерыв, у четырех ребят из основного состава все еще не были сданы некоторые предметы и всего через несколько дней их могут отчислить, а значит, они не смогут выступать. Он был в ярости. Еще в январе Эл предупредил парней: «Мы не сможем ждать отстающих в учебе… любой, кто перестает справляться – просто выбывает из команды, и все». Теперь он притащил Чака Дэя, Стаба Макмиллина, Дона Хьюма и Шорти Ханта в свой кабинет, захлопнул дверь и задал им жару. «Вы можете быть лучшими гребцами в стране, но вы будете бесполезны для команды до тех пор, пока вы не напряжетесь на занятиях… Это означает, что надо учиться!» Албриксон все еще дымился, когда мальчики строем вышли из его кабинета. Внезапно все их старания оказались под вопросом. И самое худшее было то, что большинство из студентов просто должны были сдать несколько просроченных работ, а Дону Хьюму надо было как можно скорее сдать финальный экзамен, чтобы остаться в университете. И если уж кого Албриксон не мог позволить себе потерять, так именно Хьюма.
Парни, однако, наслаждались жизнью. На тренировках и в обычной жизни они теперь почти все время проводили вместе. Они вместе ели, вместе учились и вместе занимались спортом. Большинство ребят вступили в Университетский лодочный клуб и жили в снятом клубом доме на Семнадцатой авеню, всего в одном квартале к северу от университета, но Джо еще оставался в подвале Христианского общества. Вечерами по выходным они собирались вокруг старого пианино в клубной гостиной и часами пели. Дон Хьюм играл для них джазовые мелодии, песни из мюзиклов, блюз и регтайм. Иногда Роджер Моррис доставал свой саксофон и присоединялся к нему. Иногда Джонни Уайт доставал свою скрипку и играл с ними, подстраиваясь под них. И почти всегда Джо доставал гитару или банджо и тоже присоединялся к их оркестру. Никто больше не смеялся над ним; никто больше и не хотел над ним смеяться.
Дон Хьюм сдал экзамен. Остальные закрыли свои долги. К концу мая парни опять показывали рекордное время на воде. Шестого июня Албриксон взял основной и запасной составы для финального испытания на шесть с половиной километров. Он дал Бобби Моку указания: первые три километра держать команду немного позади запасного состава. Но когда они двигались по озеру, даже лениво двигаясь с ритмом в двадцать шесть гребков, основной состав не мог оставаться позади своих коллег в запасной лодке. Они продолжали выходить вперед только лишь благодаря мощи своих длинных, медленных гребков. Когда Мок наконец на последнем километре скомандовал ускоряться, парни вырвались на семь корпусов вперед и продолжали увеличивать отставание, когда пересекли финишную черту.
Это было все, что Албриксону было нужно. Тренировки почти закончились до тех пор, пока они не доберутся до Гудзона. А пока тренер сказал парням начинать собирать вещи, и собирать их так, будто они уже едут в Берлин.
Тем же самым вечером в Беркли Кай Эбрайт и все члены калифорнийской команды сели на поезд и направились на восток, в Поукипси. Эбрайт был настроен пессимистично. Когда его спросили, повторяет ли он немецкие слова, Эбрайт в ответ взорвался: «Я не собираюсь изучать языки». Когда ему напомнили, что он так же плохо оценивал свои шансы перед обеими Олимпиадами, 1928 и 1932 годов, Кай жестко ответил: «На этот раз все по-другому». Но и на этот раз весь его пессимизм был по большей части напускным. Эбрайт сделал несколько перестановок и потом несколько замеров времени с тех пор, как его парни проиграли на озере Вашингтон, и новый состав показывал великолепное время на Эсчуари. Он прекрасно знал, что его поражение в гонке на четыре километра в Вашингтоне не означает поражения на шестикилометровой дистанции Гудзона – не более чем в прошлом году. По самой крайней мере, Эбрайт должен был верить, что его парни будут в центре событий в Поукипси. Вашингтон, скорее всего, затормозит в конце гонки, как и в прошлом году. И даже если Вашингтону каким-то образом удастся одержать победу, отборочные Олимпийские игры, которые пройдут в Принстоне, заново определят расстановку сил. Там Вашингтону придется доказать, что они могут выиграть двухкилометровый спринт. Ему нужна была небольшая толика удачи, и Эбрайт будет возвращаться из Берлина одновременно с титулом национального чемпиона и третьей подряд золотой олимпийской медалью. Так говорили все газеты Бэй Эреа, и так считало большинство репортеров национальной прессы, и так думал Кай Эбрайт.
