— И каково может быть наказание, если обвинения будут доказаны, сержант? — спросил капитан Сильва, вперившись в Мабель насмешливым взглядом.
— От восьми до десяти лет тюремного заключения. Разумеется, с учетом смягчающих и отягчающих обстоятельств.
— Вы пытаетесь меня запугать, но у вас ничего не выйдет, — прошептала Мабель. Ей приходилось делать неимоверные усилия, чтобы ее пересохший и шероховатый, точно у игуаны, язык повиновался. — Я не стану отвечать ни на одно из этих лживых обвинений в отсутствие адвоката.
— А никто тебя и не спрашивает — пока, — весело заметил капитан Сильва. — Единственное, что от тебя сейчас требуется, — это слушать. Ясно, Мабелита?
Его недобрый взгляд заставил девушку опустить глаза. Отказавшись от борьбы, она удрученно кивнула.
Нервы, страхи, мысль о том, что каждый ее шаг может послужить новой уликой для пары незримых полицейских, сделали свое дело: в течение пяти дней Мабель почти не выходила из дому. Она высовывала нос на улицу, только чтобы метнуться за продуктами в китайскую лавку на углу, или в прачечную, или в банк. И бегом возвращалась обратно к своим тревогам и мрачным раздумьям. На шестой день она не выдержала. Такая жизнь была как тюрьма, а Мабель не выносила сидения взаперти. Она нуждалась в пространстве, ей требовалось видеть небо, слышать, вдыхать и ощущать под ногами город, находиться в толпе из женщин и мужчин, слышать крики осликов и лай собак. Она не была и никогда не будет монашкой-отшельницей. Мабель позвонила своей подружке по имени Соила и предложила сходить в кино, на сеанс, где наливают вермут.
— А что там идет, дорогуша? — поинтересовалась Соила.
— Да не важно, какая разница! Мне нужно побыть на людях, немножко потусоваться. Я здесь задыхаюсь.
Они встретились на Пласа-де-Армас, пообедали в «Лошаднике» и загрузились в киноцентр «Open Plaza» рядом с Пьюранским университетом. Фильм был довольно рискованный, не без клубнички. На Соилу напал приступ ханжества, и она крестилась при каждой постельной сцене. Вообще-то, она была великая бесстыдница и в личной жизни позволяла себе большие вольности, то и дело меняла дружков и даже хвасталась этим: «Пока тело выдерживает, им надо пользоваться, доченька». Соила была не красавица, зато с фигуркой что надо и одевалась со вкусом. Свободные манеры тоже помогали ее успеху у мужчин.
После кино Соила пригласила подругу поужинать у нее дома, но Мабель отказалась — не хотела в одиночку возвращаться в Кастилью поздно вечером. Она взяла такси, и, пока старая колымага ехала по уже полутемным кварталам, девушке подумалось: как все же хорошо, что полицейские скрыли эпизод с похищением от прессы. Они полагают, что таким образом запутают шантажистов и их будет проще вычислить. Однако сама Мабель жила в убеждении, что ее история в любой момент может попасть в газеты, на радио и телевидение. Во что превратится ее жизнь, если разразится скандал? Быть может, самое лучшее — это прислушаться к Фелисито и на время уехать из Пьюры? Почему бы не в Трухильо? Говорят, это большой, современный, растущий город с красивым пляжем, с домами и парками в колониальном стиле. И что конкурс маринеры
[49], который там проводят каждое лето, — это стоящее зрелище. А что же парочка полицейских в штатском — поедут за ней следом на машине или на мотоцикле? Мабель посмотрела в зеркало заднего вида, в боковые зеркала и не увидела на дороге ни одной машины. А может, назначенная ей охрана — это только сказочка? Надо быть полной дурой, чтобы верить обещаниям фараонов.
Девушка вышла из такси, расплатилась и прошла два десятка шагов от угла до своего дома посередине пустой улицы, впрочем почти во всех дверях и окнах мерцали тусклые огоньки, как обычно и бывало в этом районе. Внутри можно было различить силуэты обитателей. Ключ у Мабель был наготове. Она открыла дверь, вошла в прихожую, а когда потянулась к выключателю, чья-то чужая рука обхватила ее, зажала рот, не давая вырваться крику; в ту же секунду к ней прижалось мужское тело и знакомый голос прошептал на ухо:
— Это я, не бойся.
— Что ты здесь делаешь? — Возмущенный голос Мабель дрожал. Если бы ее не держали, девушка повалилась бы на пол. — Ты с ума сошел, придурок? С ума сошел?
— Я должен тебя оттарабанить, — шепнул Мигель, и девушка почувствовала его горячечные губы на своем ухе, потом на шее — жадные, нетерпеливые, а его сильные руки стискивали ее, а ладони шарили по всему телу.
— Болван, дебил, наглый пошляк! — Мабель в ярости защищалась. От негодования и пережитого ужаса у нее закружилась голова. — Ты что, не знаешь, что перед домом стоит постовой? Не знаешь, что с нами может случиться по твоей вине, чертов кретин?
— Никто не видел, как я входил, полицейский пьет кофе в забегаловке на углу, на улице вообще никого не было. — Мигель продолжал обнимать ее, целовать, прижиматься и тереться всем телом. — Ну давай, пошли в койку, я тебя трахну и уйду. Пошли, красотка.
— Недоносок, ублюдок, мерзавец, да как ты посмел явиться, совсем с ума сошел! — Разговор проходил в темноте, Мабель сопротивлялась, пыталась оттолкнуть мужчину, но, несмотря на ярость и страх, чувствовала, что тело ее начинает сдаваться. — Ты что, не понимаешь, что губишь мою жизнь, злодей? Да и свою тоже, несчастный.
— Клянусь тебе: никто не видел, как я входил, я принял все меры предосторожности, — повторял Мигель, стягивая с нее одежду. — Пойдем, пойдем. У меня такое желание, прямо-таки голод, я заставлю тебя кричать, я тебя люблю.
В конце концов Мабель перестала защищаться. Все так же в темноте, уставшая и измученная, она позволила Мигелю себя раздеть, уложить в постель и на несколько минут отдалась наслаждению. Можно ли было назвать это наслаждением? Определенно, все было не так, как раньше. Напряженно, надсадно, болезненно. Даже на пике наслаждения, когда Мабель была готова кончить, ей не удавалось выбросить из головы мысли о Фелисито, о полицейских, которые допрашивали ее в комиссариате, о скандале, который разразится, если известие о похищении попадет в газеты.
— А теперь давай проваливай и не переступай порог этого дома, пока все не кончится, — приказала хозяйка, когда Мигель разомкнул объятия и улегся рядом. — Если из-за этой дурости твой отец обо всем узнает, я тебе отомщу. Клянусь, тебе несдобровать. Клянусь, Мигель, ты об этом всю жизнь будешь жалеть.
— Я же сказал: никто меня не видел. Клянусь тебе. Ну скажи хотя бы, что тебе понравилось.
— Мне совсем не понравилось, и, чтоб ты знал, я тебя всей душой ненавижу, — ответила Мабель, стряхивая с себя руки Мигеля и вставая с постели. — Проваливай сию же секунду, и чтобы никто тебя не заметил возле дома. Не возвращайся сюда больше, полудурок. Нас ведь в тюрьму упекут, несчастный, как ты не понимаешь!
— Ладно, не начинай, я ухожу. — Мигель тоже встал. — Я прощаю твои оскорбления только потому, что ты вся на нервах. Иначе ты ответила бы за каждое слово, милашка.
В полумраке было видно, как Мигель одевается. Потом он поцеловал ее и произнес так же грубо, как и всегда, когда дело заходило о вещах интимных:
