За завтраком Хертрудис продолжала молчать, она выпила только чашку чая. Вскоре по звонку Фелисито явилась Хосефита с отчетом о событиях в офисе, а также для получения инструкций и записи бумаг под диктовку. Секретарша принесла весточку от Тибурсио, который в данный момент находился в Тумбесе. Узнав о случившемся, он несколько раз звонил домой, но никто не снимал трубку. Тибурсио работал водителем пассажирского автобуса на этом маршруте; как только он приедет в Пьюру, сразу же прибежит в родительский дом. Последние новости настолько потрясли сеньору Хосефиту, что Фелисито с трудом узнавал свою секретаршу. Она избегала смотреть шефу в глаза; единственное замечание, которое она позволила себе отпустить, — это о навязчивости репортеров: еще вчера они сводили ее с ума в конторе, а вот теперь окружили на подходе к дому дона Фелисито, долго не давали приблизиться к двери, хотя она и кричала, что ей нечего сказать, она ничего не знает, она всего лишь секретарь господина Янаке. Ее засыпали самыми бессовестными вопросами, но Хосефита, конечно, не проронила ни слова. Когда секретарша уходила, Фелисито в форточку увидел, что ее снова осадила банда мужчин и женщин с микрофонами и фотокамерами.
За обедом Хертрудис села за стол вместе Армидой и Фелисито, но снова не съела ни кусочка и не произнесла ни слова. Глаза у нее были как тлеющие угольки, пальцы рук плотно сжаты. Что творилось в этой нечесаной голове? Фелисито почудилось, что Хертрудис пребывает в полудреме, что известие о Мигеле превратило ее в сомнамбулу.
— Как страшно все, что с вами происходит, Фелисито. — Армида с озабоченным лицом снова принесла свои извинения. — Знай я об этом заранее, никогда бы не свалилась вам на голову так внезапно. Но, как я вам говорила вчера, мне некуда было податься. Я нахожусь в очень сложном положении, мне было необходимо спрятаться. Если пожелаете, я все подробно вам объясню. Понимаю, у вас в голове большие важные заботы. По крайней мере, поверьте мне в одном: я задержусь всего на несколько дней.
— Да-да, вы мне обязательно расскажете, но лучше не теперь, — соглашался коммерсант. — Когда хоть немножко уляжется буря, которая на нас обрушилась. Не повезло же вам, Армида. Искать пристанища ровно там, где из-за нашей сенсации сгрудились все перуанские журналисты. Из-за этих камер и диктофонов я чувствую себя пленником в собственном доме.
Сестра Хертрудис кивала с понимающей полуулыбкой:
— Я через такое прошла и знаю, что это означает.
Фелисито не понял, что имеет в виду его гостья. Однако разъяснений добиваться не стал.
В тот вечер после долгих колебаний Фелисито наконец решил, что момент настал. Он попросил Хертрудис выйти с ним в телевизионную гостиную: «Нам нужно поговорить наедине». Армида тут же удалилась в спальню. Хертрудис послушно проследовала за супругом в соседнюю комнату. И вот она сидит перед ним в неосвещенном кресле, неподвижная, аморфная, немая. Хертрудис смотрела на мужа, но как будто его не видела.
— Я думал, у нас никогда не будет повода говорить о том, о чем мы сейчас будем говорить, — осторожно начал Фелисито. К своему удивлению, он заметил, что голос его дрожит.
Хертрудис не шевелилась. Она была облачена в неопределенного цвета платье, нечто среднее между халатом и подрясником, и смотрела так, как будто Фелисито в комнате не было; глаза ее мерцали спокойным огнем на этом брыластом лице с большим, но выразительным ртом. Руки она держала крепко сцепленными на животе, как будто боролась с нестерпимой болью в желудке.
— Я подозревал с самого начала, — продолжал коммерсант, с трудом перебарывая нахлынувшую нервозность. — Но ничего не говорил, чтобы не заставить тебя стыдиться. Я унес бы этот вопрос с собой в могилу, если бы не произошло то, что произошло.
Фелисито глубоко вздохнул. Его жена не сдвинулась ни на миллиметр и даже ни разу не сморгнула. Она казалась каменным изваянием. Невидимая глазу мошка принялась жужжать где-то в комнате, натыкаясь на стены и потолок. Сатурнина поливала цветы в саду, и было слышно, как вода из лейки капает на землю.
— Я хочу сказать, что вы с матерью меня обманули. — Фелисито отчетливо проговаривал каждый слог. — Еще тогда, в «Рожке». Теперь мне это уже не важно. Прошло много лет, и, уверяю, для меня сейчас не имеет значения, что вы с Атаманшей запудрили мне мозги. Единственно, что мне нужно, чтобы спокойно умереть, — это твое подтверждение, Хертрудис.
Фелисито замолчал в ожидании. Она сидела в той же позе, бездвижно, однако муж заметил, что домашняя тапка на ее левой ноге слегка сместилась вправо. По крайней мере там сохранялась какая-то жизнь. Через некоторое время Хертрудис разомкнула губы и произнесла несколько слов, больше похожих на урчание в животе:
— Что тебе подтвердить, Фелисито?
— Что Мигель не мой сын и никогда им не был, — ответил он, чуть повысив голос. — Что ты уже была беременна от другого, когда тем утром в пансионе вы с Атаманшей вызвали меня на разговор и убедили, что отец — я. После заявления в полицию, чтобы заставить меня на тебе жениться.
Закончив говорить, Фелисито почувствовал мерзкую тяжесть в желудке, как будто съел что-то несвежее или выпил перебродившей чичи.
— Я думала, что отец — ты, — совершенно спокойно ответила Хертрудис. Она говорила без раздражения, так же рассеянно, как всегда говорила обо всем, за исключением религии. И вот, надолго замолчав, она добавила все так же равнодушно и незаинтересованно: — Ни я, ни мама не собирались тебя обманывать. Тогда я была уверена, что отец детеныша, которого я ношу в пузе, — это ты.
— А когда ты поняла, что ребенок — не от меня? — Возбуждение Фелисито уже начинало переходить в ярость.
— Только когда Мигелито родился, — произнесла Хертрудис, и голос ее ничуточки не дрожал. — Когда я увидела, что он такой беленький, с ясными глазками, светлыми волосиками. Это никак не мог быть сын чоли из Чулуканаса.
Женщина замолчала, но продолжала невозмутимо смотреть мужу в глаза. Фелисито почудилось, что Хертрудис говорит с ним как будто из-под воды или через поверхность тяжелой хрустальной вазы. Он чувствовал, что их разделяет нечто прозрачное, но непреодолимое, хотя они и находились лишь в метре друг от друга.
— Вот уж действительно сукин сын, — пробормотал он сквозь зубы. — А ты поняла тогда, кто был настоящим отцом мальчика?
Хертрудис вздохнула и пожала плечами — этот жест мог означать как безразличие, так и усталость. Она покачала головой.
— Сколько же парней в «Рожке» ты обслужила, че гуа? — Горло у Фелисито сдавило комом, теперь ему хотелось покончить со всем разом.
— Всех, кого мама подкладывала мне в постель, — медленно и раздельно просипела Хертрудис. Еще раз вздохнула и с видом бесконечной усталости уточнила: — Со многими. Не только с нашими жильцами. Иногда они приходили с улицы.
— Их тебе Атаманша подкладывала? — Ему было трудно говорить, в голове звенело.
Хертрудис оставалась неподвижным расплывчатым силуэтом без четких граней, руки ее были по-прежнему сцеплены. Она смотрела на мужа прямым отсутствующим взглядом, спокойным и ясным, а взгляд Фелисито все больше замутнялся.
