* * *
Генри Бекингем переоценил собственные возможности. Он понял это, уже когда послал людей за советом к епископу Мортону и они возвратились назад в смятении и с пустыми руками, сообщив, что так и не сумели найти прелата. А на закате черным потопом брони из-за горизонта хлынуло войско Ричарда, вставшее на защиту короля.
Люди, вышедшие под знамена Бекингема, угрюмо ежились под дождем. Они уже несколько дней не ели досыта, и сырость с холодом успели утомить их. Когда рассвело, под его стягами осталось на несколько тысяч меньше, чем было предыдущей ночью. Лорды со своими людьми попросту разбежались под покровом темноты. Они видели, как строится в тесные квадраты королевское войско, готовясь к завтрашнем утру, и нервы их не выдержали.
Боевому духу не помогало и то, что дождь не прекращался с того самого мгновения, когда Бекингем две недели назад вышел в поле. Похоже было, что вся сэкономленная за долгое лето вода пролилась на его войско, словно разверзлись все хляби небесные. Дороги и тропы не то чтобы раскисли – они просто исчезли под толстым, до колена, слоем воды, никак не желавшей впитываться в землю. Люди герцога засыпали мокрыми и просыпались продрогшими, и даже еда их всегда была холодной и подмокшей.
Проезжая по тропинке между изгородями в поисках ровного участка земли, Бекингем ощущал на себе чужие взгляды. Он не сомневался в том, что подмечал жадность в глазах собственных рыцарей и тех немногих лордов, которые остались с ним до утра. Мысль о том, что король Ричард назначил награду за его голову, была настолько оскорбительной, что Генри до сих пор еще внутренне кипел. Однако идея эта сразу произвела свой эффект. Во всяком случае, Мортон тут же исчез. Теперь Бекингем не мог пойти или поехать куда бы то ни было без того, чтобы за него тут же не зацепились чьи-то глаза, словно за ходячую мошну, за которой надо следить, чтобы не сбежала. Это бесило. Как и то, что он и не предполагал, что планы его рассыплются в прах так быстро.
Одна из новостей погубила его в большей мере, чем назначенная за его голову награда, больше, чем сырость и страх. Сам Бекингем ни в коей мере не был озабочен участью обоих сыновей короля Эдуарда, в отличие от доброй половины тех лордов, которые вместе с ним возмутились против короля Ричарда. Некоторые присоединились к его восстанию для того, чтобы восстановить правильный порядок наследования, чтобы низвергнуть узурпатора, восставшего против вдовы своего брата и его сыновей, притом с непристойной быстротой, пока тело старого короля еще не остыло.
Двигавшие его соратников мотивы Бекингема не слишком заботили – пока все они не вышли на поле. В конечном итоге абсолютно не важно, по какой причине они сделали это. Его восстание набирало силы и крепло, и когда Ричард будет убит, им придется смириться с итогом. Высадившиеся силы Ланкастеров присоединятся к ним в ликовании. Все будет решено на трупе Ричарда, и погибшие родственники герцога Бекингема смогут упокоиться с миром.
Но известие о том, что оба принца неизвестно каким образом умерщвлены в Тауэре, нанесло смертельный удар делу Генри. Без них не могло быть никакой речи о восстановлении справедливости в династии Йорков, исчез смысл борьбы.
В отчаянии Бекингем и епископ Мортон решили, что их лордам следует изменить своей партии и перейти на сторону Ланкастера. И если б проклятые Тюдоры, наконец, появились, это могло бы подействовать на собравшихся лордов. Однако их не было, а среди лордов Бекингема хватало таких, кто утратил бы свой титул после возвращения Ланкастера. Вечером они помалкивали, однако к утру ушли, забрав с собой тысячи солдат. Наверное, его собственное восстание оказалось наиболее коротким и катастрофичным среди всех, что были на его памяти, с унынием подумал герцог. На его взгляд, с ним на поле в то утро осталось всего сотен восемь, самое большее – тысяча. Против бог знает скольких тысяч на другой стороне. Король Ричард переиграл его с самого начала, и герцог, против собственного желания, ощущал прилив нового уважения к нему, какого не испытывал прежде. Приливная волна, которая несколько восхитительных недель несла Бекингема с собой, выдохлась и превратилась в тихую лужу. Этот образ понравился ему, отчасти потому, что небеса над его головой снова разверзлись, и хлынул дождь, крупные капли которого неприятно барабанили по его кирасе. Доспехи уже порыжели от ржавчины, хотя герцог каждый вечер заставлял своих сквайров и слуг полировать их.
Заметив впереди сельский дом, он просто указал в сторону фермы, чтобы не перекрикивать ливень. Армия короля оставалась в миле-другой за его спиной, за полями, канавами и рекой. Учитывая, что дождь превратил всю эту местность в болото, Генри Стаффорд не думал, что Генрих пойдет утром вперед, какие бы знамена ни развевались над его войском, – разве что он потребует его капитуляции.
Однако у Бекингема в любом случае оставалось немного времени, и одна только мысль о кружке горячего молока вызывала в душе его стон.
Герцог спешился во дворе фермы и направился к ее двери. Склонив голову перед притолокой, он никак не мог увидеть, что один из его собственных людей замахнулся дубинкой. И когда удар обрушился на его затылок, Бекингем без чувств повалился на порог, повергнув в ужас хозяев дома грохотом брони и порывом дождя и ветра, хлынувшим в их жилье.
Спутники Генри, не говоря лишних слов, вытащили его наружу и надежно привязали к коню, предварительно крепко связав ему за спиной руки. Он привалился к шее животного, а его рыцари довольно переглядывались. Даже если разделить тысячу фунтов на шестерых, каждому из них доставалось целое состояние для бедного джентльмена.
* * *
Корабль больше не поднимался на волну и не спускался с нее, он только сотрясался под ударами, как раненый вепрь. Белые гребни взмывали над бортами, с шипением разбивались о них, прокатывались пеной по палубе, заставляли стонать сам каркас корабля. Матросы босиком пробегали по шкафуту, хватаясь за канаты и борта, когда накатывала очередная волна, и перекрикивались, указывая на следующую и ожидая ее. Время от времени кто-нибудь из них замечал волну слишком поздно, его сбивало с ног, и пенный поток уносил его по палубе к какой-нибудь надежной опоре. Некоторые с трудом поднимались на ноги и пытались отдышаться. Мокрые насквозь, пропитанные соленой водой волосы липли к их головам. Другие оставляли друзей долго жить, и волна уносила их через борт в пенящуюся, вздымающуюся бездну.
Еще одну опасность, худшую, чем огромные волны, грозящие опрокинуть корабль, составляли другие суда, по оба борта в неожиданной полутьме сопротивлявшиеся шторму. Порывы ветра налетали без предупреждения, и волны сотрясали корабль, заставляя людей подниматься и вглядываться в сумрак, разыскивая землю или признаки собственного флота. Сам воздух был пропитан водяной пылью. Вдруг один из соседних кораблей взметнулся над другим, нависая над его шкафутом. Мачты оказавшегося внизу судна с хрустом переломились, судно повалилось набок и опрокинулось, а верхнее встряхнулось, как мокрый пес, и его понесло дальше, будто только что ничего не стряслось и столкновение не погубило несколько дюжин людей.
Джаспер Тюдор с ужасом наблюдал за происходящим. Он считал себя бывалым моряком, однако не слишком широкий пролив, разделявший Францию и Англию, относился к наиболее опасным среди известных ему водоемов. Шторма здесь возникали неведомо откуда, а берег ощеривался или черными скалами, или меловыми утесами и не мог похвастаться тихими гаванями, видимыми с открытой воды. Когда на глазах Джаспера один корабль потопил другой, он понял, что остается только молиться… И тут до его слуха донесся вопль с верхнего судна, показавшегося сперва совсем целым, но потом начавшего крениться. Второй вопль был уже полон беспредельного ужаса. Помочь этим людям было невозможно… Тюдор видел, как они камнями посыпались в воду, когда корабль начал зарываться в волну и раскачиваться. Волны не давали им передышки, ветер все крепчал и свистел, замораживая живых и утонувших.
