– Однако Йорк совсем недалеко от нас, брат мой! – проговорил Эдуард, стараясь, чтобы слова его звучали уверенно, хотя пальцы пьяной гульбы еще стискивали его разум. – Однажды я уже обращался к ним.
Вместо того чтобы вступить в спор, Ричард Глостер ощутил обиду и смятение брата и продолжил уже более мягким тоном:
– Да, Эдуард, они придут сюда именем короля. Иначе не может быть. Я уже разослал наших парней с твоим гербом поднимать наших из уютных постелей. С каждым часом к нам будет присоединяться все больше и больше народа, я в этом не сомневаюсь.
Герцог не стал говорить, что они, скорее всего, опоздали. Гонец из Лондона проскакал две сотни миль за два дня, дюжину раз сменив лошадей на хорошей дороге, совершив истинный подвиг воинского мастерства и терпения. Однако Ричард Глостер был подопечным Уорика и не один год провел в его доме. Он восхищался многими его качествами – среди которых было умение действовать быстро там, где многие приходили в смятение и начинали спорить. В прошлом это не раз приводило к ошибкам – к опрометчивым, принятым слишком быстро решениям. Однако в конкретной ситуации, именно в тот день, это означало, что граф Уорик уже в пути. Ричард не сомневался в этом.
Уорик сражался при Таутоне. Он убил собственного коня и бился по правую руку от Эдуарда, молодого короля в первом цветении молодости и силы. Глостер знал, что граф не оставит север Эдуарду – королю, способному собрать войско своих сторонников. Нет. Ричард Уорик уже идет на север со всеми подручными силами, со всеми людьми, которых он успел собрать, купить или одолжить, чтобы поставить точку в войне.
Эдуард неровным шагом сошел вниз по лестнице, опираясь на поручни. Ричард судорожно глотнул, понуждаемый необходимостью перейти к действиям, но все же поставленный перед необходимостью оставаться на месте благодаря клятве, данной королю, благодаря верности своему брату. Даже без панциря, даже в мешковатых подштанниках и с бледным брюхом, проглядывающим через расстегнутую подкольчужную куртку, Эдуард производил внушительное впечатление, наполняя комнату не только своей плотью. Пригнув большую лобастую голову, чтобы не удариться лбом о балки, монарх ввалился в таверну, как ввалился бы, наверное, медведь, так что попятились даже его телохранители. Не говоря ни слова, он привлек к себе высокий трехногий табурет и уселся на нем, чуть покачиваясь и моргая. Тут Ричард понял, что брат его по-прежнему мертвецки пьян. Конечно, комната кружилась вокруг короля, дышавшего кислым перегаром.
– Принесите Его Величеству ведерко, – шепнул Глостер телохранителю. Это распоряжение, безусловно, показалось обидным сэру Дальстону, однако он отошел в сторону, нашел потрескавшееся древнее кожаное ведро и поставил его у ног короля, как если б оно было полно ладана или мирры. Эдуард, казалось, наблюдал за ним какими-то остекленевшими глазами.
Ричарда охватил гнев. Любого другого человека он давно привел бы в сознание силой, однако брат его никогда в жизни не простит подобной обиды. Эдуард любил грубые потехи и был не прочь намять бока любому стражнику или собственному рыцарю, однако в подобных случаях всегда приходилось считаться с важным пунктом. Король не может позволить, чтобы его унизили или принудили что-то делать физической силой – в любой ситуации, какой бы несерьезной она ни казалась. Ричард не мог забыть участь сэра Фоланта де Гиза, сдуру решившего побороться с королем во время очередной пьянки и взявшего монаршью голову в захват. Эдуард претерпел такое обращение долю секунды, после чего сунул руку рыцарю между ног и чуть не оторвал от его тела мошонку… Воспоминание о крике сэра Фоланта заставило Глостера поджать губы.
Некоторое время они стояли в полном молчании – трое мужчин лицом к Эдуарду, сидевшему на табурете, покачиваясь и уставившись пустыми глазами в пространство. Он протянул руку по отполированному множеством ладоней прилавку и вдруг забарабанил по нему костяшками пальцев, так что все вздрогнули.
– Эля мне! – крикнул король. – Чтобы прочистить голову.
– Какого еще тебе надобно эля?! – раздраженным тоном воскликнул Ричард. – Или тебя не волнуют новости? То, что Уорик идет на север? И Джордж вместе с ним?
Последняя колкость, уже привычная, была произнесена для того, чтобы заставить Эдуарда встряхнуться, вывести его из расслабленного оцепенения. Несколько лет назад их брат влюбился в дочь Уорика. С потрясающим отсутствием какой-либо дальновидности Эдуард запретил этот брак, и молодые люди обвенчались втайне. Новые родственные связи и верность им поставили Джорджа на сторону Уорика, и когда их обоих обвинили в измене, они бежали вместе с дочерью графа, уже находившейся на сносях.
Ричард Глостер с неприязнью посмотрел на сэра Дальстона, откликнувшегося на просьбу короля и уже обходившего стойку, направляясь к откупоренному бочонку. Этот коренастый рыцарь относился к королю с тем же не подлежащим сомнению обожанием, что и его мастифы.
Дальстона нимало не занимало, насколько король уже пьян и до чего еще может дойти его опьянение. Для него имело значение только одно: король просил эля. И в таком случае король должен его получить.
Ричард смотрел, как его брат получил глиняную кружку, полную до краев темной, пенистой жидкости. Глаза Эдуарда радостно открылись, он с детской улыбкой принял сосуд в свои покрытые шрамами руки и принялся пить, отчаянно рыгая между глотками.
Наконец, монарх просиял, а потом вдруг перегнулся пополам, и его вырвало на покрытый тростником пол мимо ведерка.
Глостер дышал через нос, старательно зажимая кулак, так что внезапно напряглись мышцы его спины. Ощущение это заставило его немедленно разжать пальцы, иначе мышцы его могли превратиться в раскаленный пояс, стягивая его тело, словно веревками, или же ребра могли повернуться и застрять в неправильной точке. Неправильное движение могло на целые недели обречь его на острую, как от ножа, боль, без всякой возможности сократить ее срок. Тогда дыхание его сделается неглубоким, а лопатка вылезет наружу и будет упираться в панцирь.
Ричард взирал на брата со смесью презрения и зависти.
Эдуард изгнал Уорика, и судьба распорядилась так, что дочь графа рожала на море – и что ребенку пришлось умереть еще до того, как корабль причалил к суше. Но одного этого не было достаточно для того, чтобы разъединить троих братьев, подумал Ричард, если б не первая ярость трагедии. Среди родителей найдется немного таких, кто не потерял одного или троих детей, либо найдя их закоченевшими к утру, либо имея возможность понаблюдать, как лихорадка понемногу крадет их жизни и уползает с добычей. Мысль эта заставила герцога скривиться. У него не было собственных детей, и он был уверен в том, что и сам возмутился бы против человека, прогнавшего его на море, если б в результате потерял своего первенца. Да, с той поры его письма Джорджу возвращались нераспечатанными. Братом по-прежнему владел гнев, в котором не было прощения.
Когда Эдуард снова выпрямился и утер рот тыльной стороной руки, к нему вернулась какая-то часть разума. Он посмотрел на нервничавшего вестника, все еще стоявшего со склоненной головой и, вне сомнения, страдавшего от того, что стал свидетелем королевской слабости. Такие вещи запоминались и нечасто прощались.
