– Ну конечно, Ваше Высочество, – осторожно проговорил старый священнослужитель.
Оба старика с осторожностью спускались по лестнице внутри Белой башни. Ричард же дождался мгновения, когда остался наедине с Робертом Стиллингтоном. Епископ Бата и Уэллса с ужасом ощутил на своих плечах руку Глостера, одновременно приказавшего подать столик с принадлежностями для письма и кувшин доброго эля, дабы священника не оставили силы. Лорд-протектор усадил его писать, а сам непринужденно сбежал по ступенькам в просторный двор Тауэра. Задержавшись на нижней ступеньке, он вдохнул полной грудью теплый летний воздух и подставил лицо солнечным лучам.
Старики имеют склонность неожиданно и не ко времени умирать, и он хотел, чтобы Стиллингтон записал для парламента свои показания. Ричард понимал, что его ждут споры и несогласие, в этом можно было не сомневаться, однако подобные ситуации, как в случае лондонских ворот, которые должны были оставаться открытыми, можно было предусмотреть.
Ему придется внимательно присматривать за Стиллингтоном до следующей сессии парламента, которая соберется в Вестминстере. Если судьба или какой-нибудь предприимчивый убийца все-таки доберется до старикашки, лорд-протектор будет располагать его принесенными под присягой показаниями, скрепленными личной печатью и подписью. Обойти можно любое препятствие, подумал Ричард. Неподалеку от Белой башни он увидел группу солдат, дожидавшихся, как он и сказал, нового приказа. Среди них стоял и лорд Гастингс, безоружный, но свободный во всем остальном. Глостер присвистнул. Удивительно, как эта солдатня, это простонародье, трепещет перед его лордами… Впрочем, эти люди могли и лично знать Гастингса. Все ведали, что барон числился среди приближенных Эдуарда.
Ричард уверенным шагом приблизился к группе. Уильям Гастингс поднял голову, ожидая нового обвинения или, быть может, предложения какой-то сделки. Лорд-протектор улыбнулся, радуясь солнышку:
– Простите меня, Гастингс. Простите за то, что заставил вас ждать. Простите за то, что вам предстоит перенести.
Ричард дал знак солдатам, стоявшим за спиной Уильяма. Они взяли его за руки и, невзирая на полные удивления и гнева крики, отвели в сторону на дюжину ярдов и там подсекли ему ноги. Он повалился вперед в их руках, с изумлением глядя на оказавшийся перед ним на траве строительный брус.
– Глостер! Где судьи, сучий ублюдок?! Где правосудие?
– Такое правосудие положено изменникам, милорд, – отозвался Ричард. – Как я уже говорил, при всем моем сожалении, я вынужден сделать предупреждение всем, кто считает меня слишком слабым. Это послужит всем полезным уроком.
Гастингс попытался снова заговорить, однако державшие его люди уже прижали горло барона к брусу.
– Подождите, – проговорил Ричард. – Не хотите ли исповедаться, милорд? Могу вызвать к вам священника.
Опальному лорду позволили встать на колени. Не заметив и тени милосердия в глазах Глостера, он отрешенно кивнул, а потом тоже подставил лицо солнцу, в последний раз наслаждаясь теплом. Лорд-протектор отошел в сторону, когда привели какого-то священника, который стал на колени рядом с Уильямом, лордом Гастингсом, выслушивая по очереди его грехи и даруя отпущение их. Прошел целый час, и наконец священник неловко поднялся на занемевшие ноги и поклонился сперва Гастингсу, а потом лорду-протектору. Нарисованная на лицах солдат перспектива его не привлекала, и он заторопился прочь.
Вернувшийся Ричард заметил, что на Уильяма снизошел своего рода покой. Поняв, что время его пришло, он спокойно посмотрел на небо. А потом сам положил голову на балку – и не дернулся, услышав свист топора.
– Господь с тобой, – промолвил Ричард и перекрестился.
28
В том июне Лондон погрузился в покой – хоть и пекло солнце, хоть и шла на берегу Темзы оживленная торговля. Простой народ в массе своей даже не знал об оживленных спорах, сотрясавших в столице едва ли не каждый знатный дом. Как часто случалось, прежде всего в Вестминстер созвали членов парламента из всех шайров, сити и торговых городов. Они прибывали, не торопясь и понемногу, и обсуждение не начиналось, а точнее, не прекращалось в приватной обстановке. По сути дела, подлинный разговор закончился, когда члены парламента уселись по своим местам в Вестминстере.
В воскресенье перед первым заседанием лорд-протектор выехал в город вместе со своим другом Бекингемом во главе длинной процессии лордов и старейшин. Они собрались возле Тауэра, где все могли видеть обоих принцев, стрелявших по мишени из лука в большом дворе и приподнимавших шляпы, приветствуя глазевших на них лордов.
Процессия начала свой путь в полдень – во главе ее ехал лорд-протектор со своими телохранителями. Знамена Ричарда были подняты высоко, словно на поле боя, хотя ехать надо было всего лишь на запад города, вверх по Олдгейт-стрит до Коровьего рынка у Корнхилл, а затем на Поултри и вбок на широкую дорогу Чипсайда и Ладгейт-Хилл, где друг за другом в ряд располагались пятьдесят две мастерские златокузнецов. Возле собора Святого Павла они остановились и спешились, присоединившись к ожидавшей там пестрой и живописной толпе, в которой лорды и капитаны соседствовали со священниками и олдерменами. Шутки и смех умолкли, когда один из присутствовавших монахов, известный своим здравомыслием брат мэра, начал произносить проповедь. Однако еще находясь в самой середине изъяснения природы прощения, он увидел вошедших в храм. Брат Шоу, на мгновение собираясь с мыслями, склонил свою лобастую голову и снова заговорил, уже обратившись к Книге Премудрости Соломона, процитировав ее сперва на латыни, а потом уже по-английски:
– Плод добрых трудов славен, и корень мудрости неподвижен. Дети прелюбодеев будут несовершенны, и семя беззаконного ложа исчезнет…
[42]
Послушать проповедь брата Шоу по воскресеньям собирались сотни людей. Некоторые закивали; другие посматривали назад, на лорда-протектора и его лордов, также подошедших послушать.
– Таким же образом, поверьте, будет разрешена и судьба дома Йорков, – продолжил брат Шоу.
Слова его обратили толпу в безмолвие, воцарилась полная тишина. Собравшиеся прекрасно знали, кто именно остановился за их спинами в компании вооруженных людей. Все не отрывали глаз от улыбавшегося монаха. Если он обезумел настолько, что решил бросить вызов лорду-протектору, никто не хотел, чтобы его заподозрили в соучастии.
– Из всех сыновей Йорка всего лишь один был рожден в Англии, что делает его англичанином по крови и плоти. Это лорд-протектор, которого я вижу пред собой… Ричард Глостер, родившийся в замке Фотерингей, в невозделанном и зеленом краю. Его брат, наш покойный король, родился во Франции, сколько я помню, в Руане. А где родился несчастный запутавшийся Кларенс?
– В Ирландии, отче, – подсказал Ричард из задних рядов толпы. – В Дублине. Истинно говоришь.
– Так, значит, этот единственный среди Йорков англичанин пришел сюда, чтобы услышать мое мнение о нем? – прогрохотал брат Шоу над склоненными головами. – И о браке его брата?
