– А вот ты сегодня не избегнешь наказания, – очень тихим, но страшным и властным голосом произнес старик. – Мне сообщили, что ты собралась замуж. Это правда?
Женя молчала.
– Ты хотела скрыть это от меня? Какая наивность! Скрыть и отказаться от служения мне? Так ли, Евгения?
– Нет, нет, мой повелитель! – тихо и жалобно заговорила Женя. – Я вовсе не хотела отказаться от служения. Я надеялась соединить…
– Соединить? – старик усмехнулся, жестко и вместе с тем горько. – Ты, лучшая из моих рабынь, хотела повторить путь, пройденный до тебя тысячами, и избежать неизбежного? Соединить пламя и снег, гром и тишину, величие и малость? Еще не поздно, откажись прямо здесь и сейчас от жениха своего, от как его….
– Валерия, – едва слышно проговорила Женя.
Валера хотел крикнуть, что он здесь, здесь, Женька! Не бойся. Но необъяснимый ужас и какое-то новое, странное чувство сковали ему горло. Это чувство заключалось в том, что он должен был во что бы то ни стало дождаться конца представления, потому что прерывать его сейчас и вмешиваться нельзя, запрещено, недопустимо – прямой эфир!
– Да-да, – с кашляющим смехом произнес старик. – Откажись, потому что он не стоит тебя, и сейчас ты это увидишь. Ты это и видишь уже.
– Не могу, – снова почти беззвучно, но твердо проговорила Женя.
– Не можешь? Так давай проверим его! – старик выдержал паузу и торжественно провозгласил:
– Знаешь ли ты, что он здесь?
И поднял над головой кнут.
Валера не мог больше терпеть, он двинулся вперед, нужно было немедленно спасти Женьку от злобного старикашки! Но не успел он сделать и шага, как раздался железный скрежет, звук порванных струн, музыка сменилась зловещим хохотом. Не будь Валера так взволнован всем увиденным, он, несомненно, посмеялся бы над тем, как дешево хотят его купить, – но присутствие Жени наполняло комедию особым смыслом.
Свет снова погас, все исчезло, слышался только хохот и все тот же железный скрежещущий звук.
– Женя! Где ты? – закричал наконец Валера, пытаясь двигаться дальше, но чьи-то крепкие руки держали его и не пускали, он рванулся вперед, что было силы, над ухом его кто-то отчетливо чертыхнулся, а хватка сделалась железной.
– Валера, спаси меня! Валерочка… – раздался такой родной Женькин голос в темноте, он попытался вырваться, но невидимые стражи не давали ему пошевельнуться.
Ослепительный луч вспыхнул и направился прямо на него. Нет, это все-таки съемки! Но какого-то отвратительного недопеченного шоу. Валера почувствовал раздражение, какое испытывал всегда, когда сталкивался с непрофессионализмом.
– Глупый бессильный мальчишка, – произнес из темноты властный голос старика. – Ты захотел похитить мою лучшую нимфу, лишить меня последнего утешения. Ты решил бороться со мной!
– С кем? Кто ты? – перебил Валера. – Не жалкий ли шут? Во всяком случае я не знаю тебя! Представься! – добавил он с твердостью, придаваемой отчаянием.
– Шут? Самонадеянный паяц! – старик снова засмеялся своим мерзким смехом. – Объясните ему, – добавил он, отсмеявшись, устало, но все так же властно. – Объясните, кто я.
И тысячи голосов, явно усиленные динамиками, заговорили, сбиваясь и захлебываясь, каждый словно торопился перебить другого и рассказать первым.
– Кто может отворить двери лица его? Круг зубов его – ужас; крепкие щиты его – великолепие. Глаза его – ресницы зари! – говорили они торопливо и немного напуганно. – Из ноздрей его выходит дым, как из кипящего котла! На шее его обитает сила, ужас бежит перед ним! Сердце его твердо, как камень, жестко, как нижний жернов. Когда он поднимается, силачи в страхе теряются от тоски. Меч, коснувшийся его, не устоит, ни копье, ни дротик, ни латы, – торопились голоса, переходя на скороговорку. – Железо он почитает за солому, медь – за гнилое дерево, свисту дротика он смеется. Он претворяет море в кипящую мазь; оставляет за собою пылающую стезю; бездна кажется сединою.
Каждая фраза произносилась несколько раз, каждое слово вбивали в голову, точно гвозди. И вместе с каждым словом уверенность в его величии отчего-то все возрастала. Валера уже понимал, что поднял руку на великого повелителя, чувствовал, еще немного, и он запросит пощады. Но тут шум начал стихать и уже сам старик, раздвигая восторженно гомонящие голоса, негромко медленно произнес: «Нет на земле подобного ему; он сотворен бесстрашным; на все высокое смотрит смело; он царь над всеми сынами гордости».
Старик смолк. Легкий морозный свет озарял его фигуру в отверстой пасти. Через мгновение тишины он проговорил:
– Валера! Тебе осталось решить: будешь ли ты и дальше пытаться сражаться со мной и отстаивать свои права на невесту или оставишь ее мне навсегда, а взамен – ибо и я ведаю, что такое справедливость, – получишь мою виллу и покой до старости. Решай прямо сейчас: Евгения или… или вечный покой?
Стало тихо. Словно и дыхание всех, кто здесь, без сомнения, находился, прервалось.
– Евгения! – быстро отвечал Валера. – Женя! – повторил он для надежности, чувствуя, однако, что в глазах его закипают слезы.
Ему жаль, жаль было и чудной виллы с садом, и своей любви к Италии, и, быть может, еще сильнее – своей сладкой мечты о ней, однако Женя, живая, горячая девушка, которой явно грозило что-то ужасное, победила в его сердце почти без борьбы.
Старик не отвечал.
– Женя! – еще раз твердо проговорил Валера и только тут тихо всхлипнул.
– Уведите! – упало в ответ.
Двое невидимых стражников поволокли его по коридору, один раз больно провели по шершавой стене локтем, они были слишком очевидно сильнее его. Опомнившись, Валера закричал:
– Убийца! Преступник! Отдай мою невесту!
Но получилось так, словно и он включился в их игру – театрально, жалко. К тому же крики эти были бесполезны. Стражники молча тащили его дальше, а завернув по коридору, повели вниз, по каменной лестнице, все ниже, пока не втиснули в тесную ледяную комнату – камеру? Склеп!
Дверь замкнулась. Валера оказался в полной темноте. Саднило локоть, плечо горело – пытаясь вырываться из железных лап стражника, он, видимо, его вывихнул. Боль не давала сосредоточиться, сидеть на каменном полу было холодно, но страшная слабость не позволяла ему подняться. Внезапно дверь растворилась, в камеру ворвался свет, ему бросили что-то мягкое, и сейчас же снова настала темнота.
Это было старое шерстяное одеяло! Под таким он спал и в армии, и в детском саду, но откуда здесь… впрочем, где? Где он? Что все это значит?
Не в силах гадать и мучиться дальше, Валера обернулся в нежданный дар поплотнее, сжался калачиком и крепко заснул.
Солнце сияло прямо в лицо. Валера открыл глаза. Он лежал в той самой кровати в чердаке-кабинете под малиновым шерстяным одеялом, свет бил сквозь круглое окно, затопив всю комнату. Болевшая рука была аккуратно перевязана бинтом. Ноздрей его коснулся аромат кофе, того самого сорта арабики, который он так любил.
