Люк мысленно спросил себя, неужели капитан действительно бросил бы того человека на съедение акулам.
— Ты был бы строгим судьей, Люк? Что бы ты сделал, если бы жизнь человека, из-за которого погибли твои братья и сестры, была в твоих руках? Ты был бы снисходительным?
Люк подумал о двоих мертвецах, лежавших в свинцовых гробах в трюме корабля, об Анне-Марии, потерявшей руку. Это было печально. Но если убить другого человека, их не оживишь.
— Не знаю, — сказал он наконец, не в силах поднять глаза на капитана.
— Ты слишком мягок, — покачал тот головой. — Я вижу, у тебя доброе сердце. Но если ты предводитель, сострадание и добродушие иногда приходится прятать очень глубоко. Ты должен уметь делать вещи, которые ранят твое собственное сердце. Иначе ты не сможешь руководить. Я наблюдал за тобой, ты знаешь это.
Люк почувствовал, что сердце его забилось быстрее.
— Да.
— Ты хорошо заботился о раненых. Мне еще не доводилось видеть тринадцатилетнего мальчика, который был бы таким умелым. Ты крайне… необычен.
Люк почувствовал, как внутри у него все судорожно сжалось. Что Альварез хотел этим сказать? Неужели капитан видит его насквозь, как Леон, когда ему пришлось взять в рот его глаз?
— Тебе нужно съесть что-нибудь, много пить и отдохнуть. Мне кажется, ты очень вымотался. Завтра раненым снова понадобится твоя сила, Люк. На сегодня я освобождаю тебя от обязанностей. — Он улыбнулся. — А теперь, чтобы мы друг друга правильно поняли, послушник, это был приказ твоего капитана! — Он приветливо улыбнулся. — Иди, иди…
Люк послушался. Он испытывал облегчение от того, что наконец-то может побыть один. Но на сердце было тяжело. Он обманулся в Альварезе. Капитан был на его стороне. Казалось, он ни капли не сомневался в нем. Люк молча взмолился Тьюреду, чтобы капитан и остальные, которые в него верят и доверяют ему, не разочаровались. Товарищи по звену, Мишель, Альварез, да даже Друстан — все они стали для него большой семьей. Он не хотел их потерять. Ни за что на свете!
Люк принес воды, взял немного хлеба и сыра. По широкой дуге обошел палубный тент, под которым лежали раненые. Избегал он и товарищей. Он был действительно вымотан до предела. Альварез говорил так, словно понимал его состояние. Но откуда ему знать?
Серые скалы были теплыми от солнца. Повсюду было множество покинутых птичьих гнезд. Яичные скорлупы весеннего выводка похрустывали под подошвами сапог, когда Люк перебирался с уступа на уступ. Сверкающие перья говорили о том, что гнездились здесь не чайки.
Когда он взобрался настолько высоко, что голоса с пляжа уже не доносились до него и только изредка слышались трели боцманских трубок, мальчик опустился на камни среди покинутых гнезд. Он едва сумел проглотить пару кусков, а вот жажда мучила очень сильно, поэтому он жадно пил большими глотками.
Потом он растянулся на камнях и стал вбирать их тепло своим усталым телом. В шуме прибоя было что-то успокаивающее, усыпляющее. Альварез был прав: было хорошо уйти от всех обязанностей. По крайней мере, ненадолго.
Люк блаженствовал. В полудреме он наслаждался теплым летним днем и предавался мечтам. Мальчик представлял себе, будто стал рыцарем. Героем, имя которого у всех на устах. Но все подвиги он совершал исключительно ради Гисхильды. Он будет стоять под градом пуль противника, спасать ее от троллей, скакать сквозь непогоду, чтобы только быть рядом с ней. Ему даже казалось, что он чувствует на лице град. Вспомнил, как она согревала его, когда он нес свое наказание. Этого он не забудет никогда. За одно это он будет любить ее всегда.
Послышался шорох, тихий смех… В мечтах он часто слышал, как она смеется. Иногда громко, прыская, так, как смеялась на уроках фехтования, когда он отваживался на слишком отчаянный выпад, а она легко наносила ему удар, и он чувствовал себя неловким, как пьяный теленок. Он любил этот смех, потому что смех был честным, и Люк никогда не обижался. Любил он также и ее тихий и сдавленный смех. Тот смех, который всегда раздавался не вовремя, например во время уроков навигации, которые каждый день давал им капитан Альварез. Смех, который она с радостью подавила бы, и тем не менее не могла с ним справиться. Любил он и ее шаловливый, свободный, переливчатый смех, когда они оба ускользали на часок и были одни. Настолько одни, насколько это возможно на галеасе, где пара чужих ушей находилась не далее, чем в трех шагах.
— Ты не спишь, ведь так?
Несколько секунд Люк не мог понять, откуда голос — из его грез или же из реального мира.
— Спящие лоб не морщат. Я знаю, что ты сейчас не спишь.
Заморгав, он открыл глаза. Небо праздновало вечер тысячами красных и золотых оттенков. Шум прибоя превратился в тихий шепот. Люк потянулся. Потом огляделся по сторонам в поисках говорившего.
Гисхильда сидела позади него на уступе скалы и ухмылялась.
— Ты давно здесь?
Ухмылка стала еще шире.
— Какое-то время…
Расплывчатый ответ, но Люк знал девочку слишком хорошо, поэтому был уверен, что больше она ничего не скажет. Особенно, если он станет уточнять.
— Что ты здесь делаешь?
— Наблюдаю, как ты просыпаешься. — Она пнула ногой небольшой камешек, покатившийся в его направлении. — Я бросила в тебя несколько камешков и осколков раковин: хотела, чтобы ты проснулся, но ты спал крепко, как старый медведь. А поскольку я была участницей твоих снов, то мне перехотелось, чтобы ты просыпался.
Что это еще такое? Он слегка рассердился из-за того, что она пыталась помешать его отдыху, и спросил себя, не она ли со своими камешками в ответе за пули аркебуз и удары града в его сновидениях. И как она могла быть участницей его снов? Ему очень хотелось задать ей этот вопрос. Но он не станет делать этого. Она хотела, чтобы он спросил. И при этом хотела сделать из этого тайну. Иногда девочки кажутся ужасно сложными!
— Ты называл мое имя, когда спал. Постоянно… — Она улыбнулась.
Люк спросил себя, что еще он мог сказать, и кровь прилила к его щекам. Ситуация внезапно стала крайне неприятной. Зачем она это делает? Зачем подслушивает? К счастью, она была не в том настроении, чтобы дразнить его. Напротив, она смотрела на него… Это был странный взгляд, совершенно не свойственный той Гисхильде, которую он знал. Гисхильде, которая всегда готова была обороняться, и неважно, нападали на нее в действительности или же ей это только казалось.
— Приятно знать, что есть кто-то, кто думает обо мне даже во сне. — Она произнесла эти слова с обезоруживающей открытостью, и он не нашелся, что ответить.
Его глубоко тронули чувства, совершенно новые для него, доселе не испытанные.
Гисхильда осторожно спустилась к нему, села почти вплотную и взяла его ладонь в свою.
— Я видела, как ты взбирался сюда в обед. И когда я заметила, что тебя нет уже несколько часов, то забеспокоилась.
