— Разумеется, — подошел к нему поближе Борискузьмич и протянул руку: — Борис Кузьмич Соленый, учитель физкультуры, — представился он. Папа посмотрел на него, на его руку.
— Вениамин Сергеевич Зуев, майор, внутренние войска. Я этого так не оставлю. — Папа все же пожал ему руку. — Где директор?
— Василий Михалыч с утра в департаменте, — сообщила Зина Ивановна, — но мы ему все сообщим, вы не беспокойтесь.
— Знаю я вас, — сказал папа, но в его голосе уже не было той злости, — я сам сообщу.
У меня даже высохли слезы — я-то ждала, что сейчас будет скандалище, шум, гам, размахивание руками, пыль столбом. Приготовилась.
— Я позвонила в травмбольницу, там сегодня Сан Саныч, однокурсник моего мужа, очень хороший специалист, — вошла в кабинет Елена Николаевна. — Вы на машине? Тогда я с вами.
Борискузьмич взял меня на руки и отнес в машину. Из машины в больницу я шла уже сама. Чувствовала себя нормально. Елена Николаевна провела нас без очереди, сказала, что дело не терпит отлагательства. Врач подтвердил, что никакого сотрясения у меня нет. Мы довезли Елену Николаевну до дома, оказывается, она живет почти рядом с нами. На прощание она сказала, чтобы я отдохнула несколько дней дома, не ходила в школу. Как раз то, что мне сейчас нужно, — немножко посидеть дома. Или полежать.
Я думала, папа будет буйствовать, как всегда. Но он уставился в газету и молчал. Только вечером спросил:
— Что там было все-таки?
— Я же тебе говорю: я ненавижу прыгать через козла. Оттолкнулась слишком сильно, полетела. — Я еще подумала. — Приземлилась. Все.
— А учитель? Он показывал, как надо?
— Показывал.
— Где он был? Ну, когда ты приземлилась?
— Рядом. Он ко мне подбежал, унес на кушетку. Потом ты приехал.
— Это все?
— Ты не пойдешь в прокуратуру? — спросила я вместо ответа.
— Иди спать, — сказал папа. — Тебе прописали.
И я отправилась спать. Лежала, долго смотрела вверх. Но ничего не видела. Так и заснула.
Две новости и три десятинки
У нас во дворе собака родила щенков. Они глаза не открыли, а соседи уже злятся. Папа тоже злится, но не из-за этого. Что ему щенки? Подумаешь. У него на службе неприятности.
А я сижу дома, мне Елена Николаевна разрешила, школьный медик. Странно, конечно, что папа не повез меня в военный госпиталь, а послушался Елену Николаевну, и мы поехали в травмбольницу. Но это даже хорошо. В больнице ее послушали, разрешили мне дома сидеть. Даже сказали, что мне показано. Показано, вот так. Еще неизвестно, что бы сказали в госпитале.
— Знай, Знай, Знай! — кричит во дворе тетя Вера. Это она собаке. Только она называет ее правильно — Знай. Только она любит это мохнатую рыжую громадину, кормит почти тайком. Все остальные собаку называют Найда, гоняют ее. Поэтому Знай на всех рычит. Я раньше думала, что она злая, а потом принесла котлету, другую… И хлеб приносила. А потом подошла и погладила. С тех пор она и меня к себе подпускает. Мне кажется, каждый может что-нибудь сделать, чтобы Знайка его полюбила. Но никто ничего не делает.
У нас есть дырка в подвальной двери, эту дыру тетя Вера закрыла брезентовой шторкой. И собаке можно ходить, и в подвал не дует. По-моему, хорошая идея, а соседи все недовольны. Днем, когда все на работе и в школе, тетя Вера достает из-за двери пустую миску, накладывает в нее кашу и ставит обратно. Если собаки нет дома, она потом обязательно съест. А если Знай на месте, она обязательно выбегает, лижет тете Вере руки. Она бы и лицо облизала, но это уж моя соседка не разрешает.
— Ладно, — говорит она, — ешь, не придумывай.
И Знай уходит в подвал. Тетя Вера еще какое-то время стоит рядом, слушает, как собака гремит железной тарелкой.
— Развела псарню! — прямо из своего окна закричал дядя Олег.
Потом к нам в квартиру позвонили. Я открыла, за дверью стояла тетя Вера.
— Слыхала, как Лелик верещит? — спросила она с ходу.
— Здрасьте, — ответила я. — Про псарню?
— Не забывай, ты обещала, — строго сказала соседка. — Привет, кстати. Ты чего дома сидишь?
— Болею. С козла упала.
— А-а… — протянула она. — Ну, смотри. Через месяц всех нужно раздать. А то меня съедят, ты знаешь.
И она дала мне десятинки и ушла. Это у нас традиция, такая давняя, что и не вспомнить, откуда она взялась. Мне кажется, у тети Веры полные карманы монеток по десять копеек. Когда мы встречаемся во дворе или в подъезде, она обязательно останавливается, дает мне две монетки. Я это расшифровываю так: одна монетка обозначает слово «привет», а вторая — «о’кей». Или еще что-нибудь. Если бы я их собирала, у меня дома стояло бы две полные копилки: одна с приветами, а другая с чем-нибудь еще. Сегодня вторая десятинка значила: «Постарайся уж, я на тебя рассчитываю». Конечно, постараюсь. Меня тоже могут съесть, если щенки тут останутся. Надо было что-то делать. Раньше нам здорово помогал папа. Он все время ругался, говорил, что это в последний раз, ворчал, но дело шло: в части у него собак разбирали. В этот раз он не ворчал, не ругался, ничего не говорил. Видимо, действительно плохи дела на службе. Что-то надо было придумывать. Я позвонила Таньке и изложила проблему. Все-таки она много знает любителей животных.
— А у нас новенький, — вдруг сообщила она таинственным голосом. С чего вдруг такой тон? Честно говоря, мне про собак в тот момент было нужнее узнать. Новенький. Сказала бы, сможет ли помочь. Куда позвонить или что-то в этом роде.
— Хорошо, — ответила я, — увижу. Ну, как с собаками? Поможешь?
— Он тебя знает, вот что, — так же загадочно продолжала Танька.
— Кто?
— Кто! Новенький!
— Да? А кто это? Как зовут?
— Увидишь, — сказала Танька, — никуда не денешься. Придумаем что-нибудь. Есть одна мысль.
— Какая мысль? Про новенького?
— Про щенков! — сказала она. — Ладно, пока. Когда придешь-то?
Это оказался Шмагин! Если бы кто-то захотел придумать, как испортить мне жизнь, ничего лучше представить просто нельзя. Шмагин был мой враг, уже давно. Не помню даже, с какого класса. С третьего, что ли. Мы учились в параллельных классах, зато какое-то время занимались вместе в шахматной секции. Занимались на равных, надо сказать. То я его обыграю, то он меня. Потом я ушла, сначала долго болела, а потом как-то не захотелось возвращаться. Чтобы заниматься шахматами, нужны крепкие нервы. Вот с этого все и началось, мне кажется. Шмагин в школе начал дразнить меня по-дурацки, ферзей. Так и говорил: «Ферзя, ферзя». Приходил на переменах в наш класс, хватал у меня пенал, тетрадки. А может быть, это и не из-за шахмат, а из-за чего-то другого. Я не помню. Может, я его как-то назвала когда-то. Мы так давно враждовали, что уже никто и не помнит толком, с чего все началось. Это было давно, в последнее время мы просто обходили друг друга стороной. Но теперь учиться с ним в одном классе мне совсем не улыбалось. Совсем.
