Герда урчала.
– У вас собакобоязнь? – уточнила я.
– Нет, не то чтобы. Она отвлекает.
– Герда! – позвала я.
Но Герда не шелохнулась, так и смотрела.
– Я же говорила – не слушается, – сказала я. – А я вам хотела про Ктулху как раз…
Доктор скрипнул зубами. И снова взялся за спички. В этот раз спичка горела как положено. Трюки со спичками меня действительно забавляли, наверное, доктор специальные изготовил, одни горят долго, другие нет, третьи… Прогрессивные методы современной психотерапии. Доктор непрост.
– Но вообще, в последнее время меня все меньше занимает этот Ктулху, – сказала я. – Ктулху – это пройденный этап, это мелко, я понимаю. Гимназически. Ну, разве что в ироничном смысле… Я другую пьесу сочинить хочу, я уже и название придумала. «Лакримоза и Феофан» называется. Вы знаете, что такое «Лакримоза»?
– Да… – неуверенно кивнул доктор. – В общих чертах. А Феофан?
– Феофан тут совсем ни при чем, он только для благозвучия, – отмахнулась я. – Я хочу выплеснуть свои эмоции на бумагу, это же правильно?
– Да, наверное…
Герда заурчала громче, доктор стал смещаться к окну.
– Вы у меня там тоже будете, – сообщила я. – Вы будете помогать героине выбраться из пасти безумия, но потерпите фиаско.
– Фиаско?
– Я не приемлю хеппи-эндов, – заявила я. – Только суровая правда жизни. Критический реализм, старик Белинский и все такое. Старик Белинский сжимает во гробе костлявые длани. Белинский и Феофан, короче. Знаете, я иду неведомыми доселе тропами…
– И что? – осторожно перебил меня доктор. – Каков же финал вашей пьесы?
– Лакримоза. Героиня, так и не сумев разобраться в своем внутреннем мире, поступает в школу прапорщиков. Доктор, разочарованный в своих врачебных возможностях, идет работать на рыбью ферму.
– Очень интересно… – доктор поежился. – Рыбья ферма, всегда мечтал, между прочим.
А то. Там тихо и все время вода журчит. Красота.
– Кроме того, у вас от нервного перенапряжения начинается псориаз, – добавила я.
– Так я и думал. Всегда псиориаз начинается…
Доктор хлюпнул носом.
– Он от нервов, – уточнила я. – Весь чешешься. Вот так.
Я немного нервно почесалась, немного интенсивно, доктор покривился.
– От нервов все, – повторила я. – Я очень нервная.
– Этому можно помочь… Просто эта собака…
Он поглядел на Герду. И она ему не нравилась. Взаимно.
– Знаете, я хочу все-таки прочитать вам свои наброски. – Я выбрала с полки тетрадку потолще. – Хочу услышать мнение специалиста. В конце концов, драма сродни психоанализу, так и классики говорят. Недаром Чехов в психушке работал, «Палата номер шесть», читали?
Доктор усмехнулся.
– Чехов был странным человеком, – сказал он. – Впрочем, в той или иной мере… Достоевский, Гоголь…
– Гоголь, это да.
– Ты, значит, любишь классику? – поинтересовался доктор.
– А кто ж ее не любит? Классика развивает мозг. Это как мышцы качать. Я «Мертвые души» еще в третьем классе осилила, между прочим. Так я почитаю?
– Но…
– У меня тут немного, – успокоила я. – Всего тридцать две страницы мелким почерком. В сущности, только экспозиция по сути. Не напрягайтесь вы так, литература обогащает. А то в прошлый раз вы отвертелись хитро. В этот раз не получится.
Я улыбнулась и открыла тетрадь.
– Но я же…
Герда предупредительно заурчала желудком, и др. понял, что придется слушать. А пусть слушает, за что ему папенька денюшку плотит?
Это понял и докторишка. Смирился, такая у него юдоль.
– Итак, действие первое, картина первая, явление первое, – провозгласила я. – Молодой психоаналитик Аполлон Сковорода встречает своего одноклассника Иеремию в вагоне поезда Петербург – Вытегра…
Др. закатил глаза, спичечный коробок заплясал между пальцами.
А поделом ему. Как в психоаналитики, так мы все горазды, а как слушать записки психов, так никому не охота. Ничего. Слушай.
Я продолжила. С надлежащим выражением и апломбом, жестикулируя и встряхивая челкой, как какой-нибудь там Немирович-Данченко.
– Так вот, слушайте. Иеремия – курсант Президентского полка, едущий домой на летние вакации. Психоаналитик Аполлон Сковорода одержим идеями радикального солипсизма…
Вдруг Герда оставила доктора и рывком к двери – ап – и только ковер в сторону съехал, только торшер завалился. Резко так, клацнув зубами; Герда, не торшер.
Др. выдохнул.
– Что это она? – спросил Лёвин.
– Чужой в доме, кажется. Я схожу посмотрю.
– Сходите, конечно, – согласился доктор.
Сейчас я уйду, а он в моих вещах будет копаться. Конечно, не будет, он же думает, что вокруг видеокамеры. За психоаналитиками глаз да глаз нужен.
Спички станет жечь.
– Можете пока приложить к глазу батарею, – посоветовала я.
– Как батарею?
– Наоборот то есть, глаз к батарее. Это очень удобно и очень целебно. У меня брат как фонарь получает, так сразу к батарее бежит лечиться – и почти сразу как новенький. Одним словом, дерзайте, я скоро вернусь в пределы. Невзирая.
Я вышла из своей комнаты. В гостиной было все тихо, и в прихожей тихо, и вообще тишина, точно все уехали на каток. Никого, только я и чужой.
Чужой.
И Герда. И докторишка, само собой. Конечно, докторишка бестолков и странен, но Герда… Она стоила трех таких психологов.
Но на всякий случай я взяла балясину из перил. Неделю назад придумала, весьма и весьма удобная штука, кстати. Третья, шестая, девятая балясина, я их немного доработала. Теперь в случае необходимости их можно легко вырвать – в два движения. Так я и сделала, взяла шестую. Полезная вещь, почти как бейсбольная бита. Кстати, бейсбольная бита у меня лежит за диваном, там же баллончик с газом. Вообще-то, я хотела еще пистолет газовый, но папка запретил, сказал, что оружие для серьезных дядек, да и то не для всех. Ну, мне и балясины достаточно, перехватила ее поудобнее, стала вниз спускаться. Конечно, бесшумно стараясь шагать, по краю лестницы, по ковру, как кривоногий японский ниндзя.
В гостиной никого, только часы тикают. А вот в столовую дверь чуть приоткрыта и свет, что, конечно же, не может быть случайно – у нас в кухне датчики движения, подсоединены к лампам. Входишь – и свет, выходишь – и тьма. Сейчас свет. Длинным таким лучом, всю гостиную наискосок пересекает и тянется в мою сторону, здравствуй, дедушка Хичкок.
Очень захотелось бежать. Куда-нибудь в подвал, там двери с металлом…
