– Фу, – сказал Гоша.
– Фу, – сказала я.
Но Герда не удержалась и лизнула картину еще. Потом поглядела на меня. Морда у нее была вполне себе чистая, то есть все эти краски она с большим удовольствием съела.
И не поперхнулась.
– Я вызову полицию, – то ли пригрозил, то ли предположил Левиафанов.
Дежавю.
– И что ты скажешь полиции? – усмехнулась девушка. – Что твою картину слизали? А потом, я же говорю – ущерба нет. Картина только лучше стала. Была какая-то дурная глубоководная рыба…
– Не какая-то, а латимерия, – возразил Левиафанов. – Латимерия, как символ древнего зла из бездны.
– Ладно, была какая-то латимерия из бездны, – девушка закинула ногу на ногу. – А стало…
Девушка сощурилась, поиграла бровями. Гоша с тоской поглядел на выход, но Герда, кажется, не собиралась отступать. Взгляд девушки упал на фигурку чугунного лося.
– «Убили лося», пожалуй. Поздравляю, Левиафанов, ты нарисовал картину «Убили лося». Теперь ты настоящий передвижник.
– Идиотка, – обиделся художник. – Меня в Испании выставляли.
– Мало кого из Испании выставляют? Это не показатель. А лось – самое распространенное животное в нашей области. Должна признать, я тебя недооценивала.
Девушка ухмыльнулась. Кажется, это была очень саркастическая девушка, видимо, из-за работы в художественном салоне она такой сделалась.
Герда смотрела на картину пристально, словно размышляя – не добавить ли еще парочку штрихов?
– Я думала, что тебя не любят все живые существа, – сказала она. – Но я ошибалась. Ты понятен собакам.
– Да, – сказал Гоша.
– Я… – попытался возразить художник.
Но девушка его остановила.
– В нашей скромной скобяной лавке родилось новое направление в мировой культуре, – сказала она. – Собачий примитивизм. Браво. Виват, Левиафанов. Виват. «Убили лося». Ура. Новый Шишкин явился. Угостись.
Продавщица захлопала в ладоши и протянула художнику пакетик.
Художник хрустнул челюстями.
– Хотя, если честно, это не совсем ты нарисовал… – сказала девушка. – Слушай, Левиафанов, а я придумала, как тебе обрести бессмертие. Тебе надо завести вот такую собаку. Она будет рисовать, а ты при ней как бы импресарио…
Тут и я немного посмеялась. Вообще, это, наверное, от жары. Странности всякие одна за другой, зубы бы не заболели, помню, когда ко мне дежавю тогда привязалось, и зубы тоже болеть взялись, и шорохи, день соскочил с рельсов и пополз по кругу, как паровозик в парке развлечений, полз, собака, по часовой стрелке, и в моей голове…
Тьфу, только сейчас мне этого не хватало. Доктор пропишет мне стационар, когда узнает, что она разговаривает…
А Левиафанов оскорбился, кажется, во всяком случае, покрылся вишневыми пятнами гнева.
– Пойдем домой, – сказала я Герде.
– Да, пойдем, – согласился Гоша. – Уже пора.
В этот раз Герда не стала спорить, вздохнув хорошенько и свесив голову, она направилась к выходу. Ну и я тоже, что мне, на Левиафанова смотреть, что ли?
– Вы куда? – нервно спросил художник. – А картина?
– Хорошая картина получилась, – кивнула я. – Поздравляю. Бегом в Испанию, там вас уже ждут. Мессир Торквемада, слыхали про такого?
Я умная.
– Сикстинская капелла потрескалась, требуется художник, – неудачно пошутил Гоша.
– Вы мне зубы не заговаривайте. – Художник попытался слезть с плетеного стульчика, но Герда опять на него посмотрела. – Надругались – и смеются…
– Да дайте ему триста рублей, а то два года вонять будет, – сказала девушка.
– Тысячу, – неуверенно потребовал художник.
– Пятьсот, – согласился вдруг Гоша.
– Это грабеж, – пискнул Левиафанов. – Герда улыбнулась еще раз. – Забирайте, – махнул он рукой. – Сугубо из любви к животным.
– Поздравляю, Левиафанов! Ты пользуешься успехом.
Гоша взял картину и начал ее разглядывать. Герда тоже смотрела на картину. Даже я начала смотреть на эту картину, погружаясь…
– Сегодня же у нас вечер в кругу семьи, – напомнила я. – Симбирцевы готовят фондю, кажется. Фондю это, конечно, не подлещики, но Аделина трепещет в предвкушении грядущей семьи, а там все фондю уважают.
Интересно, она и в семейной жизни кабанов из арбалета валить станет?
– Дайте еще стольничек… – начал канючить Левиафанов.
Гоша сунул картину под мышку, строго взглянул на Герду.
Мы вышли на воздух.
Саша ждала нас под деревьями, отгоняла веточкой тополиный пух.
– Что-то купили? – поинтересовалась она.
– Картину, – Гоша показал Саше живопись.
Саша задумчиво осмотрела картину, промолчала, ничего не сказала.
– Нам пора уже, – сказал Гоша. – Домой.
– Да, хорошо. Я хотела у тебя, Гош, спросить кое-что…
Я была умной девушкой, вздохнула и отправилась к остановке, а Сашка и Гоша отошли под липу. Стали о чем-то болтать, а я стояла себе. Домой не хотелось, тут мне больше нравилось. Интересно, если попросить папку купить здесь квартиру? Хотя вряд ли он согласится, отсюда через мост неудобно ездить, а одну меня никто жить не пустит, особенно после того, что случилось.
Оставалось мечтать. Конечно, в солнечные корветы я уже не очень верила, но трамвай кое-какую надежду вселял. Если долго ждать на остановке, рано или поздно придет нужный трамвай, который умчит тебя… В сторону какого-нибудь там эльдорадо.
Показался трамвай, но не тот, а вполне себе скучный, сарай на железных грохочущих колесах, совершенно с виду безнадежный, довезет тебя до остановки «Точприбор» и сгрузит там в вялые заросли барбариса.
Трамвай не остановился, и нам пришлось его догонять, это было глупо и весело, я едва не подвернула лодыжку, а Сашка свистела вслед и грозила кулаком.
Трамвай шел до моста, от моста добирались на такси, домой вернулись в сумерках.
Дома было уютно и вечерне. На веранде под навесом дымил японский чайник, мама раскладывала по тарелочкам японские пирожные, по газону туда-сюда прохаживалась Аделина в белом дачном платье с кружевным зонтиком и арбалетом на плече. Отец как всегда сидел в уголке под фонарем и вязал мушки, Мелкий, привязанный короткой лямкой к большому гимнастическому шару, нарезал круги по газону, и все устремления его направлялись на то, чтобы от этого шара освободиться. Пахло печеной картошкой и свежим хлебом, но после фэнтезийного печенья все это особого вдохновения у меня не вызвало. Семейный тихий вечер, что может быть скучнее?
Как бы подтверждая это, Герда немедленно растаяла в сумраке, а нам пришлось категорически соответствовать. Поскольку вечерние посиделки упрочняют незыблемость семейных ценностей, ну и прочее, от них не отвертеться, если мы не будем соответствовать, мама станет нервничать, а маме нельзя нервничать, у нее от этого волосы выпадают, а вес прирастает.
