Мама убавила громкости в мегафоне.
– Друзья, – произнесла она проникновенно. – Друзья, это не провокация! Это настоящие сосиски. Попробуйте.
Мама достала из термоса сосиску, сунула ее в булку, протянула прикованным. Те опять не прельстились.
Флюиды идиотизма сгустились в корпускулы, вот-вот град выпадет.
– Надо самой попробовать, – подсказала я. – Показать личным примером.
– На, – мама протянула мне сосиску. – Пожуй.
– У меня аппетита нет.
Мама сделала строгое лицо. Я отвернулась. Герда чихнула.
– Игорь, – мама повернулась к Гоше. – Игорь, попробуй сосиску.
– Попробуй, она не отравлена, – сказала я.
– Да я это… – Гоша не нашелся сразу.
– Ты же знаешь, я мяса не ем, – прошептала мама. – Съешь одну штуку – и все.
– Что все? – поинтересовалась я.
– Прекрати.
Мама хотела разозлиться, но при прикованных делать это было нельзя. Операция «DOBRO» оказалась под угрозой.
– Съешь, пожалуйста, сосиску, – сказала мама. – Я тебя прошу.
«Прошу» получилось раскатисто, так не сосиску просят съесть, так танковыми колоннами командуют.
Прикованные смотрели на нас уже с подозрением.
И тут подъехал зеленый ваген городского телевидения, из него выгрузилась сама Василиса де Туле, светская львица и ведущая программы «Час Пигг», я узнала ее по придорожным билбордам с рекламой ЗОЖ и по репортажам в стиле «собака стала мамой козленка». Василиса отряхнулась, окинула информационное поле профессиональным взглядом и, покачиваясь на неровном асфальте, направилась к нам.
– Ладно, – сказала мама Гоше. – До конца лета будешь свободен.
– Договорились, – крикнула я.
Я выхватила из рук матери сосиску и откусила. Гоша только растерянно раскрыл рот.
Я человек непривередливый, особенно по части еды, могу легко съесть вареный плинтус. Но бутерброд с сосиской оказался серьезным испытанием.
Во-первых, сосиска не раскусилась. Выяснилось, что мама сварила ее вместе с оболочкой, с толстой целлофановой шкуркой, которая при варке умудрилась утолщиться и упрочиться. Зубы у меня ничего, крепкие, но с первого раза сосиску не взяли.
Во-вторых тоже приключилось. Я поднапряглась, стиснула зубы, подлая сосиска поддалась и немедленно взорвалась кипятком. Ожглась неслабо, и язык, и губы и лицо. Очень хотелось хорошенько матюгнуться, но я стерпела. Стала жевать. Старалась даже аппетит изобразить.
Но тут случилось и в-третьих.
В булке оказался кирпич.
Конечно, не совсем кирпич. Если бы это был кирпич, я бы с ним справилась только так, но это был какой-то просто-напросто базальт. Зубы скрипнули, боль прострелила меня до затылка, я скривилась и вывалила бутерброд на землю.
Мама посмотрела на меня с раздражением и разочарованием. Протестующие переглянулись. Женщины принялись качать в коляске детишек. Мужчина в строгом костюме ошарашенно обернулся на полицейского.
– Вам плохо? – с интересом спросила подоспевшая Василиса де Туле.
Я промычала нечто универсальное, кивнула на маму. Мама улыбнулась. Василиса высвистнула из вагена оператора с камерой. А я вдруг подумала, что протест происходит как-то уж очень вяло. С тех пор как мы приехали сеять сосиски, протестанты не произнесли ни слова, только перешептывались и переглядывались. Не скандировали, не размахивали транспарантами, и вообще, как-то особо не активничали. И, кажется, никому не мешали.
Пришла пора положить этому предел. Я сняла рюкзак, достала из него баллончик-гуделку.
– Мне плохо… – прохрипела я. – Сейчас…
Я выпустила на волю оранжевые шарики фронды, и они повисли в воздухе. Легкий ветерок подхватил их и стал подталкивать к протестному забору. Я задудела баллончиком и развернула над головой плакат, любовно изготовленный мной в часы ночного бодрствования и прицепленный к двум телескопическим удочкам.
«Лавкрафт – ты прав».
Василиса де Туле щелкнула оператора, и он с профессиональным отвращением развернул в мою сторону камеру. Я продудела еще раз, затем
протестующе
прочитала кричалку:
– Ищи Ктулху! Зови Ктулху! Не ешь салат! Люби уху!
Все сразу стали смотреть на меня. Мама тоже.
Я продолжала:
– Спагетти-монстр наливается ядом! Революция здесь, революция рядом!
Мама почему-то не стала меня останавливать, то ли окаменела от удивления, то ли… То ли не знаю. Василиса де Туле выхватила откуда-то микрофон и принялась вещать. Довольно убого, как всегда, впрочем, без огонька:
– Уважаемые зрители, сейчас мы находимся возле печально известного Серовского спиртзавода, где проходит мирная акция гражданского протеста против рейдерского захвата предприятия. Как мы видим, к работникам завода присоединились общественные активисты, они раздают еду, теплую одежду и поддерживают людей креативом…
Герда шевельнула ушами. То есть не шевельнула – они у нее просто поднялись, как два маленьких локатора. Услышала что-то. Наверное, как Ктулху приближается.
– Ктулху не спит! Ктулху не ждет! Ура Ктулху! Ктулху придет!
Василиса сунула мне в лицо микрофон:
– Скажите, пожалуйста, против чего вы протестуете?!
– Против Макаронного монстра, – громко ответила я. – Многие поддались его сладкогласой пропаганде. Но скоро этому беспределу будет положен предел. Ктулху пробуждается!
Я нажала на клапан. Баллончик рявкнул. Василиса де Туле подпрыгнула.
– Девочка, ты что, одурела?!
– Покайтесь, пока не поздно, Василиса! – потребовала я. – Иначе будете взвешены и найдены очень легкой. Кто тогда не кинет в вас камень?
– Ненормальная…
– Горячие сосиски, – упавшим голосом произнесла мама. – Горячие сардельки…
Гоша чесал лоб.
Откуда-то, я даже не заметила откуда, показался дядечка в помятом пиджаке с оторванными карманами, небритый и нетрезвый. Он понюхал воздух и засеменил к матери.
Полицейский направился в нашу сторону. Оно и понятно, протест протекал вполне себе спокойненько, а тут тебе и Ктулху, и Макаронный монстр, и звуки какие-то.
Герда заворчала. Вдруг. Натянула поводок и стала глядеть куда-то вдоль забора, туда, где не было никого.
Полицейский приближался.
Герда нервничала, смотрела в пустоту вдоль забора, перебирала лапами, двигала ушами.
Помятый просипел:
– Матушка, мне бы пожрать.
Видимо, это был старейший работник спиртзавода, во всяком случае, выглядел он как ветеран войны с зеленым змеем, заслуженный змеевик, одним словом.
