И Герда тоже туда смотрела.
– Ерунда какая… – тетя Лена встряхнула головой. – Сидишь тут сидишь, потом мерещится… А что за проблемы-то у вас? Не слушается?
– Да нет, вроде слушается.
– Тогда что? Агрессия? На кошек, может, кидается? – Лена рассмеялась. – Ко мне тут дамочка приходила недавно, – она подвинула табуретку, уселась, обхватив ножки ногами. – Приходит, говорит – ужас-ужас, мой Эричек за кисками бегает. А Эричек у нее далматин здоровенный, на нем пахать!
Лена выпустила дым, я подумал, что она, наверное, действительно опытный кинолог. Профессионал. Сама даже, пожалуй, похожа на собаку, только я никак не мог понять, на какую.
– Мадам, говорю, собаки на то и собаки, чтобы за кошками гоняться. Это они дома могут кошечку стерпеть – но на улице никогда. Некоторые собаки кошек вообще жрут, если вы вдруг не знаете. А совсем уж некоторые только кошатинку и любят, их колбасой не корми – дай какую-нибудь Мурку прищемить. Был у меня такой один кобелек…
– Теть Лен, – Саша оборвала воспоминания. – У нас кошек не жрет.
– Да? – разочарованно спросила тетя Лена. – Жаль… Хотя у каждого свои тараканы. Так и что эта тварюка вытворяет?
Тетя Лена поймала Герду за шкирку, бесцеремонно притянула к себе.
– Что ты, тварюка, вытворяешь? А? Признавайся! Хорошие глазки…
Обняла Герду за шею. Я было испугался, но Герда ничего, только замурчала предупредительно.
– Знаю-знаю, – улыбнулась тетя Лена. – Ты очень серьезная собака, просто очень-очень серьезная.
Герда продолжала урчать, но тетю Лену это совсем не смущало, она продолжала тискать собаку, как ни в чем не бывало. Руки ее при этом выставлялись из рукавов кофты, и я успел заметить, что кожа была вся в шрамах. В глубоких, в мелких, в разных.
– Так что творит-то?
– Она на бродяг кидается, – сказал я.
– На бродяг?
На лице у тети Лены возникло выражение, которое мне совсем не понравилось. Безнадежное такое выражение, какое встречается на лицах родственников смертельно больных людей.
– На бомжей то есть, – уточнил я.
Тетя Лена загасила сигарету. И тут же, не откладывая, запалила другую. Молчала. Я поглядел на Сашу. Саша пожала плечами. А тетя Лена курила и разглядывала Герду. И вдруг оттолкнула собаку и приказала:
– Сидеть!
Герда не села.
Лена поглядела на меня.
– Что? – не понял я.
– Теперь ты попробуй. Прикажи сесть.
– Сидеть, – неуверенно велел я.
Герда села. Ого, а я-то и не знал.
– Ты – альфа, – сделала вывод Лена. – Тебя она признает за хозяина. Это хорошо. Раскрой пасть.
– Что? – не понял я.
– Пасть собаке раскрой, я посмотреть должна.
– Как?
– Одной рукой за верхнюю, другой за нижнюю – и тяни.
Легко сказать – и тяни. А если…
– А она не цапнет? – осторожно поинтересовался я.
– Не должна. Собачатина воспитанная вроде, их с детства приучают зубы показывать. Давай, не трепещи. В крайнем случае ладошки обровняет…
И тетя Лена засмеялась собственной шутке с удовольствием.
Я вытер руки о штаны, взял Герду за челюсти и осторожно растянул их в стороны. Герда послушно распахнула пасть.
– Ах ты, крокодильчик какой, – с умилением сказала Лена.
Достала из кармана налобный светодиодный фонарик, заложила сигарету за ухо и принялась задумчиво глядеть в собачью пасть.
Я тоже глядел, и ничего, если честно, кроме зубов, не видел. Потому что они бросались в глаза, потому что на самом деле крокодильчик. Зубы… Они были выдающиеся. Большие, белые, острые. Очень острые. Первое, что мне пришло в голову, – косатка. То есть кит-убийца который. Белобрюхий океанский монстр, говорят, он тоже к людям добр, во всяком случае, когда не голоден. Вот такой кит-убийца, только сухопутный. С хвостом еще. Кильку любит. Печенье. Лук, картошку, герань. Чистить зубы не любит, я помню.
Саша зубами не интересовалась, бродила по подвалу и разглядывала плакаты с собачьими кишками.
– Все понятно, – тетя Лена выключила фонарик. – Все понятно, закрывайте…
Она взяла из-за уха сигарету, сунула в зубы. Себе.
– Что понятно? – спросил я.
– Бомжедав, – сказала Лена.
– Как?
– Бомжедав. Вот, смотри.
Лена уже совершенно бесцеремонно сунула руки в пасть Герде, оттянула губы и выставила на обозрение зубы.
– Верхние клыки расколоты и заточены. Такая же операция проведена с молярами. И с передними премолярами, кажется. Это делается для того, чтобы резать мясо, как бритвой. Укус гораздо глубже, раны опаснее. В бои такого пса не допустят никогда – он будет рвать соперников, как грелку…
Лена выпустила дым, почесала Герду за шею.
– В бои не выпустят. В качестве сторожевой она не годится – слишком шерсть короткая, в будке заболеет. На охоту тоже не пойдешь, тут все ясно. Так что бомжедав.
Лена потрепала Герду за ушами.
– Я не понимаю…
Я на самом деле не понимал.
– Хорошая тварь, мордастая, красавица…
Герда лизнула Лену в ухо.
– Хорошая акулка…
– Что такое бомжедав? – спросил я.
Хотя, кажется, уже начал догадываться.
– Могу объяснить подробно. – Тетя Лена отпустила Герду.
Собака взяла полено, принялась его грызть, не очень азартно, не эффектно, то и дело в разные стороны распрыгивались крупные щепки.
– Могу объяснить, – повторила тетя Лена. – Я с такой ерундой уже сталкивалась пару раз… Есть специалисты, мать их…
– Как это? – спросила Саша. – Как заставить собаку ненавидеть бомжей?
– Обычно, – пожала плечами тетя Лена. – Собаку можно выучить ненавидеть кого угодно. По запаху.
Лена помолчала.
– А вот вы знаете, что старые концлагерные псы безошибочно опознавали заключенных и через пять лет после окончания войны? Человек может быть одет как угодно, хоть во фрак, хоть в смокинг, но запах он подделать не может. Особенно в стрессовых ситуациях. А беда всегда пахнет гораздо сильнее счастья. А тут… Чем пахнет бомж? – спросила тетя Лена у нас.
– Мочой, – тут же ответила Саша.
– Не, – помотала головой тетя Лена. – Нет, мочой, они, конечно, тоже воняют, но это не главное.
Я не знал, чем точно они воняют, тогда мне показалось, что мертвечиной какой-то.
– Смертью? – предположила Саша.
