– Подождать? – спросил отец.
– Не, – ответил я. – Наверное, это долго…
– Вряд ли.
– Не надо ждать.
Я вылез из машины. Герда выпрыгнула из машины. Захлопнулись дверцы. Отец уехал. А раньше он курил. На целом свете остались только мы, я и Герда, только мы. Она сразу принялась нюхать воздух, но не обеспокоенно, а как-то равнодушно, дежурно.
Ветклиника. Муниципальная.
Приемная находилась в конце длинного коридора, полутемного, заставленного старой мебелью.
Очередь. Конечно же, здесь была очередь, человек восемь, кто с кем, кто с попугайчиком, кто с кроликом, бабушка с козой, истеричный ротвейлер; едва Герда вступила в приемную, ротвейлер взбесился и принялся кидаться, захлебываясь лаем, брызжа яростной слюной. Его хозяйка схватилась за батарею, а ротвейлер почти вывернул ей руку, и тянул, тянул, как безмозглый могучий буксир. Остальные животные тоже заволновались, а Герда села на пол и стала чесаться.
Ротвейлер буйствовал минуты две, затем выключился и улегся у ног своей хозяйки, тяжело дыша, повизгивая и вздрагивая.
Время тянулось. В смотровом кабинете орала кошка, и чтобы разбить сочетание тишины и боли, посетители стали разговаривать, и я узнал, что у кролика бессонница, причем в хронической форме. Что коза вдруг перестала доиться. Что ротвейлер, как это водится, глуп и сожрал хозяйкины чулки, и теперь они у него каждый день выходят по три сантиметра и хозяйка вынуждена отстригать их по частям, а дернуть нельзя, поскольку если дернуть разом, то вместе с чулками вывернется кишечник. И от сожранных чулок ротвейлер страдает, поэтому характер у него стал скверный. Что лекарства нынче дороги, что корма тоже дороги, и вообще все дорого, а у вас что, молодой человек, болит?
Так они меня спросили.
А я ответил, что у нас не болит ничего, мы здоровы.
И они поняли, только мальчик, который пришел с бабушкой и кроликом, спросил, зачем тогда мы пришли?
А я промолчал.
После этого болтать всем расхотелось. Да и кошка замолчала, и очередь продвигалась, все входили в дверь смотрового кабинета и больше не выходили. Потому что выход там был предусмотрен отдельный, чтобы не смущать остальных пациентов.
За нами никто очередь так и не занял, мы остались с Гердой вдвоем.
Некоторое время ротвейлер визжал в кабинете, потом замолк, и после этого была уже только тишина.
Потом позвали и нас.
Кабинет был большой, светлый и мрачный, с пупырчатым древним кафелем, стеклами, закрашенными белилами, с железными шкафами. Пол косой и скользкий, вот что мне в глаза бросилось, а еще дырки в полу, видимо, водостоки. Или кровостоки.
Докторша. Или доктор, не знаю, как правильно. В плохо простиранном белом халате, по халату расплывались свежие кровавые пятна, да и старые тоже были не очень отстираны.
– Бесплатные прививки закончились, – неприветливо буркнула доктор.
– Нам не прививки.
– А что тогда?
Доктор принялась с тщательным отвращением мыть руки. Намыливала, смывала, намыливала, снова смывала.
– Стерилизовать? – доктор вымыла руки, воздела их и стала ждать, пока стечет вода. – Если стерилизовать, то на следующей неделе, сейчас наркоз закончился, и все.
Я промолчал.
– Значит, усыплять.
– Значит, – сказал я.
– Пятьсот рублей – если недорого, две тысячи, если по-нормальному.
– А в чем разница?
– Это как пломбы ставить, – объяснила доктор. – За пятьсот рублей – без наркоза, за две тысячи – по-человечески, культурно. Разницу между культурно и некультурно понимаешь?
– Понимаю.
Я достал деньги.
– Квитанции тоже кончились, – объявила доктор.
– Давайте без квитанции, – согласился я.
– Собаку на стол, – сказала она. – Уж сколько их сорвалось в эту яму…
Ветеринарша зевнула, почесала себя за плечо.
Герда запрыгнула.
– Ого, – улыбнулась ветеринар. – Воспитанная… Ну что, подруга, давай лечиться. Чего усыпляете-то? Саркома?
– Саркома, – ответил я. – Двусторонняя. В терминальной стадии.
– А с виду здоровая. Ладно, не мое дело. То есть… На уколы реагирует спокойно?
– Спокойно, кажется.
– Это хорошо, – ветеринар достала из шкафа шприц. – Послушная собака – это очень хорошо, это тебе повезло. Вот на прошлой неделе лабрадора приводили, так он тут по стенам бегал, еле успокоили.
Ветеринар поглядела в потолок.
– Собаки же не чувствуют… – Я поглядел на Герду.
Ветеринарша скептически рассмеялась.
– Я в этом немного разбираюсь, – сказала она. – Как-никак пятнадцать лет. Не чувствуют, ага…
Герда вздохнула.
Ветеринар стянула со шприца упаковку.
– Это что? – спросил я.
– Какая тебе разница? Две тысячи плати и свободен. Цивилизованно. Со снотворным.
– Зачем? – не понял я. – Снотворное-то?
– Так удобнее, – пояснила ветеринар. – И надежнее. Основной препарат в сердечную мышцу делаем, это не очень… Одним словом, если его без наркоза ставить, то могут возникнуть затруднения. Сейчас, больно не будет…
Ветеринар ловко кольнула Герду в заднюю лапу.
– Ну, вот и все.
Герда даже не дернулась, как стояла, так и продолжала стоять. Смотрела на меня. Ждала.
– Вообще, конечно, я бы таких собак запретила, – сказала ветеринар. – Напрочь. Потому что всегда одно и то же получается. Сначала вы их заводите, потом к нам ведете. Это в лучшем случае.
Я молчал. Герда смотрела на меня весело и спокойно, мы ведь пришли полечиться.
– Или выкидываете. – Доктор достала стетоскоп, приложила к левой собачьей лопатке. – Выкидываете, а они потом стаями на людей набрасываются… Я в Лесном живу, так там от них прохода нет никакого, вот все такие…
Доктор потрепала Герду по холке. Герда легла.
– Ну вот, пошло…
Герда закрыла глаза. Снотворное начинало действовать. То есть оно уже подействовало, Герда зевнула и вытянулась, и растеклась по столу. Доктор снова приложила к лопатке собаки стетоскоп и на этот раз слушала дольше, что-то пришептывая и присчитывая, наверное, пульс.
А я смотрел. И ничего не чувствовал, только холод в пальцах, онемение, расползавшееся выше по кистям…
Хотя нет, чувствовал, неправда. Странное ощущение – когда ничего нельзя исправить. Беспомощность.
– Пошло дело, кажется.
Ветеринарша сломала ампулу, набрала в шприц прозрачную жидкость.
