— Девица, ты что, решила поспать?
Альварез сердито засопел. Потушил фонарь и покинул камбуз. Жюстин переигрывал. Его запомнят все грузчики. А именно этого допустить было нельзя.
На главной палубе «Эренгара» разместили клетки с утками и курами. Принесли даже двух поросят. Грузчики уже стояли на мостках, Жюстин выдавал им плату.
Управляющий помахал ему рукой:
— Давай, давай!
Выжившие моряки из Альвенмарка замерли на конце мостков. Альварез избегал смотреть на них. Он шел с опущенной головой, согнувшись.
Когда он ступил на набережную, мужчины заторопились на борт. Грузчики молча расходились. Остался только Жюстин.
Мостки заскрипели у него за спиной. Внезапно на плечо ему легла рука.
— Идем со мной на камбуз, приятель. Хочу тебе кое-что там показать.
Он захрипел. Этого же не может быть… Альварез попытался вывернуться.
— Пусти!
Но рука не стряхивалась.
— Идем, время не ждет!
Альварез повернулся. Что же делать? Он не имеет права привлекать к себе внимание. Быть того не может, чтобы повар так быстро обнаружил фитили. Может быть, его предали? Оноре вел двойную игру?
Мастер флота глянул на мужчину краем глаза. То был Томаш, моряк, который принес Оноре письмо от Люка. Томаш — единственный из выживших в Альвенмарке, кто прекрасно рассмотрел Альвареза.
— Идем за мной, приятель.
Альварез посмотрел моряку прямо в глаза, пытаясь прочесть в них, что тот собирается предпринять.
— Ну, давай, мой капитан уже теряет терпение!
Остальные уже отвязали канаты и отшвартовали корабль.
Неужели его должны похитить? Что они собираются с ним сделать? Убить? Или ему удастся убедить их в том, что смерти желает им кто-то другой? Что они стали пешками в большой битве за власть? Может быть, он сможет бежать вместе с ними, навсегда оставив в прошлом Оноре с его интригами. Может быть, речь идет о чем-то другом. Он не из тех, кто легко сдается.
Альварез возвращался на «Эренгар».
Томаш направился прямиком на камбуз, не обращая внимания на мрачные взгляды капитана. Едва войдя в небольшое помещение, он отдернул цветастую занавеску.
Альварез задержал дыхание.
Вместо того чтобы нагнуться к бочонкам, Томаш вытянулся, ощупывая полку прямо под потолком.
— А вот и ты, — пробормотал он и обернулся.
Семь стрел
Фингайн пересек длинный зал. Он знал, что все вокруг сделано из древнего камня, но глаза не верили в это. Казалось, что стены сотканы из света летнего полудня. Они были бесконечными и недосягаемыми, словно небо. И только пол, покрытый яркой коралловой мозаикой, напоминал, что посетитель находится в одной из башен Вахан Калида. Нужно было очень долго смотреть в одно и то же место на стене, чтобы различить за небесной иллюзией бледные стены дворца.
Уверенным шагом лучник приближался к воротам, темно-красным пятном выделявшимся на фоне иллюзорной стены. Слегка загибающаяся по краям кверху дверная балка держалась на двух стройных колоннах. Створок не было. В теплом воздухе покачивалась легкая завеса. Сквозь нее виднелось настоящее небо. Серое, застланное тучами, оно предвещало скорый дождь.
Через врата Фингайн вышел на широкую террасу с видом на гавань. Он застыл. Печально оглядел разрушенный город, казавшийся в сером утреннем свете еще более безутешным. В принципе, мауравани не любил города. Площади, на которых кипела жизнь, нервировали его. Там никогда нельзя было увидеть все. Но Вахан Калид был особенным городом. Идти сюда меж разрушенных дворцовых башен, по засыпанным обломками улицам было грустно.
И только сейчас, находясь высоко над руинами, Фингайн осознал весь ужас катастрофы. Какой силой завладели сыны человеческие! И на что еще они, интересно, способны? В представлении Фингайна, города разрушали гармонию с природой. Он знал, что другие эльфийские народы воспринимают города иначе, чем маураване. Остальные любили придавать форму камню, устремлять дерзкие шпили к небесам. Это творческое безумие — просто суета! Почему бы не оставить мир таким, каким подарили его своим детям альвы? Не признак ли высокомерия — полагать, что можешь улучшить мир древних? И зачем создавать места, где может жить так много детей альвов, что приходится тесниться, когда идешь по улицам, ведущим к подножиям башен? Зачем все эти толпы, точно стадо буйволов, бредущее по узкой тропе?
Фингайн снова окинул взглядом руины. Ветер, возвещавший о приближающемся дожде, принес в гавань пыль. Живые существа в руинах были редки.
Один-единственный раз мауравани побывал на Празднике Огней. Он представил себе детей альвов в гавани и на украшенных кораблях. Волшебников, расцвечивающих бархатное черное небо. Птиц из яркого огня. Цветки, такие же красочные, как те странно мясистые растения, превращавшие бледные коралловые рифы у теплого побережья в море красок. Подумал о смеющихся кобольдовых детях, которые, запрокинув голову, смотрят в небо. О молодой девушке-кентаврессе, подарившей ему тогда букет цветов.
— Мы никогда не узнаем, сколько погибло той ночью. До этого часа было похоронено 23 734 моих ребенка. Но еще очень многие под обломками. А от тех, кто стоял на набережной неподалеку от роскошного каркаса, гордясь тем, что видят коронацию своими глазами, не осталось ничего.
Лучник обернулся. За его спиной на террасе стояла Эмерелль. Она появилась внезапно, словно дуновение ветра, ни единым звуком не выдав свой приход.
На ней было белое платье с глубокими разрезами на рукавах. Узкое, оно четко очерчивало ее фигуру. Шею скрывал воротник-стойка. Волосы она подобрала перламутровыми гребешками. Цепочка из черно-красного граната, оправленного витиеватым серебром, выделялась на фоне ткани, словно запекшаяся кровь.
Лицо Эмерелль казалось еще более узким, чем обычно. Старше. Строже.
Королева молча указала на длинный стол на западном краю террасы. На столе была расстелена темно-синяя ткань, уголки придавлены серебряными подсвечниками и нефритовой статуэткой. Под тонкой тканью угадывались продолговатые формы. Фингайн догадывался, что скрыто под тканью.
— Скоро начнется битва за Фьордландию, — сказала королева. Голос ее звучал безжизненно, она говорила монотонно. — Что ты думаешь об этом?
Фингайн посмотрел вниз, на разрушенную гавань. До сих пор он считал, что войско людей никогда не найдет дорогу в Альвенмарк, если только его не позовут, как когда-то призвали Альфадаса с его витязями.
— Однажды я видел, как стая волков загоняла медведя. Что-то пробудило его от зимней спячки. Может быть, дурной сон. Шестнадцать волков набросились на него. Изголодавшиеся твари, отмеченные печатью зимы, на грани голодной смерти. Медведь тоже ослаб от долгого сна. На него нападали одновременно не менее трех волков. И каждая атака приносила новые раны. Маленькие царапины, но вскоре по затвердевшему снегу протянулся кровавый след. Волки преследовали его без устали. Негромко завывая, они постоянно были неподалеку. Пятеро волков были убиты. Каждая смерть давала выжившим новые силы, потому что они съедали трупы своих братьев. Под конец медведя загнали в узкое ущелье. Прижавшись спиной к скале, он долго еще сражался. Все волки были ранены. Медведь умер незадолго до рассвета к исходу третьей ночи.
