— Люди волнуются, может быть, переживают! — укоризненно покачал головой отец. — Нехорошо, дорогой друг Пахом!
Пахом повернулся и, понурив голову, затрусил по протоптанной в снегу тропинке.
— Пахом! — позвал Витька. — Пахом, вернись!
— Если собака теряется, это плохая собака! — рассудительно произнёс у Витьки над ухом отец. — Вот Пахом понял это, и я думаю, он обязательно найдёт свой дом, уже сегодня переночует в тёплой конуре.
— Пахом, постой! — Витька кинулся вслед за собакой по узенькой тропинке. — Подожди, не убегай!
Пахом не оглянулся, но неожиданно прибавил ходу, будто увидел впереди что-то знакомое. Витька, провалившись одной ногой в снег, упал. И пока поднимался, Пахом исчез из виду.
Подошёл отец.
— Пойдём домой, сын, — сказал он. — Ты давай впереди, я за тобой, тут двоим не пройти.
Витька шёл по тропинке к родному дому. И думал про себя. Наверное, где-то и в самом деле есть у Пахома удобная, тёплая конура. И хорошо, если бы ещё сегодня удалось ему отыскать свой дом.
Но вот если когда-нибудь станет Витьке плохо и он придёт к Пахому… Пустит тот его к себе в конуру переночевать? Или тоже начнёт отговорки придумывать?
ВАРЕЖКА
Девчонки ведь тоже разные бывают; некоторые, сказать по совести, ничуть не хуже парней. Вот Танька, например. Это ещё когда было — летом, а Генка и сейчас кому хочешь подтвердит: с таким человеком, как Татьяна, не пропадёшь.
Дядя Володя, Санин родной дядя, а Генке — просто дядя, дал им тогда лодку на целый день, порыбачить. А они у первой же «травки» прочно «сели на якорь». Настоящие моряки «встают» на якорь, а Саня с Генкой «сели», то есть сбросили грузы на верёвке, а вытащить не смогли — увязли чугунины эти тяжеленные в илистом дне. Тащили, тащили, лодку едва не перевернули — а толку никакого.
А Танька как раз загорала на бережке с кем-то из подружек. Увидала, как незадачливые рыбаки трепыхаются, в воду булькнулась, быстро сажёнками до лодки добралась, Саню с Генкой на корму отправила, сама ногами упёрлась, поднатужилась… и «выбрала» якоря.
Так и проплавали они вместе весь день: Генка с Саней гребли и рыбачили, Танька «якоря» бросала и поднимала, а про подружку на берегу думать забыла.
Вот это человек!
А Ленка — наоборот, вредина и задавака. Генка самый маленький в классе, и Ленка его иначе как шибзиком или шмакодявкой не называет. Все остальные, правда, зовут Генку так же, но на дураков не обижаются.
Может, потому только, что Ленка такая, и не вырвал Генка из рук Мыгишева варежку, не двинул ему кулаком в подбородок. А ведь тот не ответил бы, не посмел бы драться, хотя Генка и малявка по сравнению с этим… вором?..
Что же случилось?
Четверг в школе — кружковый день. Генка освободился раньше всех. «Баржа» его (модель крейсера времён Великой Отечественной войны — Генка занимался в судомодельном кружке) была уже готова. Браться за новую пока духу не хватало — вот и заходил полюбоваться на своё творение да лишний раз спросить, когда же, наконец, ходовые испытания.
Испытания были назначены на воскресенье. Генка и раньше знал это, но всё равно радостный выскочил в раздевалку, что была прямо против дверей кружка… и чуть не сбил с ног Мыгишева.
Тот явно не ожидал такой встречи, весь как-то съёжился и попытался быстро засунуть в карман что-то ярко-красное. Но от волнения это у него не получилось, рука скользнула мимо, и Мыгишев так и стоял, комкая в ладони… Ленкину варежку.
Генка сразу узнал её, эту варежку, — ни у какой другой девчонки в школе таких не было. Ленка хвасталась, что варежки эти, ручной вязки, с красивым народным орнаментом, мать привезла ей из Риги.
— Вор! — почему-то не крикнул, а прошептал Генка. — Ворюга несчастный! Так вот кто в раздевалке по карманам шарит!
Давным-давно в школьной раздевалке никто по карманам не шарил, по крайней мере, на Генкиной памяти ничего подобного не было, даже техничка в раздевалке не дежурила — но так уж сказалось.
— Дурак! — тоже шёпотом огрызнулся Мыгишев. — Дурак ты, кто ж по одной варежке ворует, a? — Он сунул варежку Генке под нос: варежка в самом деле была только одна, без пары.
— А где вторая? — спросил Генка.
— Там! — верзила мотнул головой на строй драмкружковских пальто, среди которых Генка сразу разглядел Ленкино. — Где и положено!
— Зачем же ты?..
— Ну и не ори, раз не понимаешь! — Мыгишев подтолкнул Генку к вешалке. — Хватай шмотки да мотаем отсюда!
На улице воришка быстро пришёл в себя, глубоко вздохнул и даже улыбнулся Генке; правда, улыбка получилась жалкой.
— Ну, понял теперь? — Мыгишев шмыгнул крупным, красноватым от постоянного насморка носом. — Усёк?
Они шли рядом, и со стороны можно было подумать, что возвращаются из школы добрые друзья.
— Зачем ты украл варежку? — снова спросил Генка. Спросил без угрозы — он и в самом деле понял: что-то здесь не так.
— Да она ж тебя за человека не считает… — вздохнул Мыгишев. — А ты!..
— Кто? Про кого это?
— Да Ленка же! За человека тебя не считает, ты не видишь, что ли, сам?
Это была правда, только при чём тут варежка? Но Генка спросил про другое:
— А тебя? Тебя она за человека считает?
— Я не для себя стараюсь… — Мыгишев отвернулся.
— Для меня, значит?
— Ну, и для тебя тоже… Она ж никого, кроме себя, за людей не считает! Ты обрати внимание, как она смотрит! Да вы ж для неё все пустые места!
— А утащил варежку — и сразу по-другому смотреть будет, да?
— Чудак… Чудак ты…
Тут Генка совсем некстати подумал, что собеседник его вообще ни в какой кружок не ходит. И не ходил никогда.
— Учить таких надо, понял, — печально продолжал Мыгишев. — Чтобы жизнь их учила…
Они подошли к большому дому. Остановились.
— Знаешь, как ей сегодня дома влетит! Обязательно даже влетит за такую варежечку! А взял бы я две — и ничего, сразу ясно — стащили! Ещё и пожалели бы, по головке погладили, ха-ха, чтобы не плакала, не сокрушалась!
— Ну а одну — не стащили?! — мотнул головой Генка.
— По одной не таскают, балда! Одной нет — сама где-то потеряла! Ворона, скажут, растеряша! Та-акую варежку посеяла! Понял? Вот так вот! Жизнь пару раз приласкает — шёлковой станет!
Какая-то неправда была в словах Мыгишева, но Генка только невнятно протянул:
— Я-асно…
— И у нас с тобой — алиби, если что! Кто ж по одной таскает?
