То есть помню, конечно. Лето, бревенчатый дом и всегда распахнутые настежь окна. Одно окно выходит в огород, а два других — в тупичок. И там большая поляна, высокая трава, а в траве с утра до позднего вечера стрекочут кузнечики. Воздух звенит, и весь бабушкин дом полон этим стрекотом.
Вот и всё, что я помню.
Сегодня пришло письмо от бабушки. Мама вернулась с работы и вытащила его из почтового ящика.
— Какая радость, — сказала мама, дочитав письмо до конца. — Бабушке наконец-то поставили телефон! Теперь мы сможем с ней разговаривать. Звоним немедленно?
— Конечно, — согласился я.
Мама набрала длинный номер и сунула трубку мне.
— Давай, ты первый!
В трубке раздались длинные гудки, а затем я услышал незнакомый пожилой голос.
— Ну, говори! — подтолкнула меня мама.
— Бабушка… — начал я и вдруг понял, что не знаю, о чём говорить.
— Кто это?.. — спросила трубка. — Кто говорит?..
— Скажи, что ты бабушку любишь!.. Что мы её часто вспоминаем!.. Что ждём в гости!.. — настойчивым шёпотом стала подсказывать мама. — Говори же, не молчи!
А я вдруг вспомнил цветущую поляну под бабушкиным окном и высокую траву.
— Бабушка, — сказал я, — а кузнечики у тебя стрекочут?
— Кузнечики? — я услышал, как дрогнул голос моей бабушки. — Да, сейчас я распахну окно…
Прошло всего несколько мгновений, и я услышал, как весь бабушкин дом наполнился волшебным стрекотом неутомимых кузнечиков.
— Послушай, сын, ты будешь разговаривать?! — затормошила меня мама. — Время идёт! Скажи бабушке, что целуешь её!.. Я тоже скажу несколько слов… после тебя!
Я молча протянул маме трубку. Мама покачала головой, прижала трубку к уху… и замерла. А потом я увидел, как в глазах у неё заблестели слезинки.
ПРОКСИМА ЦЕНТАВРА
Стемнело.
Налив себе чашку крепкого чаю, Владимир Борисович Куликов, инженер в отпуске и в данный момент — единственный обитатель квартиры, потушил в комнате свет и осторожно, чтобы не расплескать любимый напиток, протиснулся на балкон.
Тёплый летний воздух быстро густел. Почти неподвижный, с наступлением темноты он, наверное, достиг бы плотности, почти различимой на ощупь, — что-то вроде мелкого-мелкого песка. Хочешь — переступи одной ногой через перильце балкона, толкнись другой — а дальше уже плыви, неторопливо подгребая руками. Плыви, пока сил хватит.
Где-то далеко коротко гукнул поезд. Так далеко, что даже перестука колёс не было слышно. Куликов сделал глоток, поставил чашку на маленький столик. Он был уверен, что и сегодня увидит тот загадочный крошечный мерцающий огонёк.
Если выбраться на балкон инженера Куликова днём и глазеть по сторонам, даже человеку с воображением не удастся разглядеть чего-либо хоть мало-мальски замечательного: насколько хватает взгляда, раскинулось огромное картофельное поле, расчерченное едва заметными узенькими межами, — осталось поле от тех времен, когда люди здесь жили ещё не в шестнадцати- и двенадцатиэтажных домах, а в маленьких деревянных избах, а то и в бараках. Через годик-другой поле застроят.
Ночью не видно серовато-зелёных чахлых кустов и кажется, что ровная и гладкая, таинственно-пустынная равнина только и дожидается смелого человека, который не оглядываясь зашагает к чёрному лесу.
Огонёк вдруг мигнул на том же самом месте, что и вчера!
Мигнул, исчез… затем появился снова, слабый и мерцающий. И больше не исчезал!
Подождав для верности минут пять, инженер накинул куртку и вышел из дому.
Зачем он пошёл туда? Кого хотел встретить?
Идти по полю было неудобно, ноги то и дело проваливались в разрыхлённую землю, ботинки цеплялись за ботву. Чтобы не потерять направление, Куликов несколько раз оборачивался: новый микрорайон надёжной глыбой стоял на месте, сверкая редкими огнями окон.
— Эй, кто идёт? — вдруг услышал он впереди испуганный голос. Странное дело: голос, кажется, принадлежал ребёнку.
— Это я, — как можно спокойнее отозвался Куликов.
И в следующий момент с каким-то разочарованным удивлением понял, что дошёл.
Ещё шаг — и небо впереди тускло засветилось жёлто-малиновым светом, сразу стало как будто ниже, словно съёжилось вокруг Куликова.
Это был самый обыкновенный костёр. Костёр в неглубокой лощинке, ничейной и не засаженной картошкой, — почти до середины лета в ней стояла вода, а кто же сажает картошку, «чтоб пропала», в воду?!
— Подходите ближе, дяденька, садитесь, — произнёс тот же дрожащий голосок.
Только тут Куликов разглядел троих мальчишек. Они сидели спиной к нему и теперь разом повернулись, вглядываясь в темноту. Один совсем малыш — наверное, и в школу-то не ходит. Двое других постарше.
— Спасибо, — сказал Куликов и, подойдя к костру, стал искать, куда бы присесть.
— Картошки хотите? Печёной? — спросил самый маленький из мальчишек; он даже улыбнулся вдруг, и голосок его больше не дрожал. — Только у нас её мало…
— Ящики? — кивнул Куликов на костёр. — От овощного натаскали?
— Так поломанные же, негодные! — беспечно махнул рукой малыш.
Двое других пристально наблюдали за Куликовым.
— Картошку-то здесь же накопали? — неопределённо помотал головой инженер. Он хотел спросить это безразличным голосом — ему-то какое дело, где они взяли картошку, — но получилось, словно они попались, а он их допрашивает.
— Тут же не наше поле! — без охоты, но и без страха подал наконец голос один из старших. — Из дому принесли.
— Ясно, — Куликов подбросил в костёр сломанную дощечку от тарного ящика. — А чего вы теперь не в постели? Поздно ведь.
— Каникулы у нас! — весело сверкнул глазёнками малыш.
«Всё-таки школьник…» — почему-то с облегчением подумал Куликов.
— Картошку будете? — снова спросил мальчишка.
— Пожалуй…
К ногам Куликова выкатилась чёрная картофелина, и, хотя есть не хотелось, он принялся очищать её, перебрасывая с ладони на ладонь.
— Вкусная? — улыбнулся мальчуган. — А знаете, какая картошка на Проксиме Центавра?
— Где? — не сразу понял Куликов.
Один из старших неожиданно пихнул малыша локтем в бок так, что тот громко ойкнул.
— Ты это… перестань! — грозно нахмурился Владимир Борисович.
